Мы вынуждены сообщить вам, что завтра нас и нашу семью убьют. Истории из Руанды

БОНАВЕНТУРА СЧИТАЛ, ЧТО ЖИЗНЬ НЕ ИМЕЕТ СМЫСЛА, ПОКА НЕ НАЙДЕШЬ «ПРИЧИНУ СНОВА ЖИТЬ, ПРИЧИНУ ЖДАТЬ ЗАВТРАШНЕГО ДНЯ». ЭТОТ ВЗГЛЯД БЫЛ ШИРОКО РАСПРОСТРАНЕН В РУАНДЕ, ГДЕ ДЕПРЕССИЯ ПРИОБРЕЛА МАСШТАБЫ ЭПИДЕМИИ. Так называемый инстинкт выживания часто описывают как животное стремление сохранить себя. Но когда угроза телесного уничтожения снята, душа все равно требует сохранения, а раненая душа становится источником собственного страдания: она не способна исцелять себя напрямую. Поэтому оставленная жизнь может казаться проклятием, ибо одна из доминирующих потребностей нуждающейся души — быть нужной. Знакомясь с выжившими, я обнаружил, что, когда речь идет о сохранении души, побуждение заботиться о других часто бывает сильнее, чем побуждение позаботиться о себе. Повсюду в населенной призраками сельской местности выжившие тянулись друг к другу, создавая суррогатные семьи и сидя вместе на корточках в заброшенных хижинах, в лачугах на школьных дворах, в выгоревших магазинах, надеясь на безопасность и утешение в набранных с миру по нитке общинах. Теневой мир жестоко травмированных и болезненно осиротелых утверждал себя на руинах, МАСШТАБЫ СИРОТСТВА БЫЛИ ОСОБЕННО ОШЕЛОМИТЕЛЬНЫМИ: ЧЕРЕЗ ДВА ГОДА ПОСЛЕ ГЕНОЦИДА БОЛЕЕ СТА ТЫСЯЧ ДЕТЕЙ ПРИГЛЯДЫВАЛИ ДРУГ ЗА ДРУГОМ В ДОМАХ, ГДЕ НЕ БЫЛО НИ ОДНОГО ВЗРОСЛОГО.

У Бонавентуры же остались живы жена и дети, и он начал усыновлять других детей. Он починил свою машину и то, что осталось от дома, стал снова получать зарплату от своего иностранного работодателя. Но даже ему нужно было нечто большее, ради чего стоило жить, — будущее, как он говорил. Однажды в августе он узнал, что Агентство США по международному развитию посылает сотрудника восстанавливать свою миссию в Кигали. Бонавентура встретил этого человека в аэропорту и с жаром вернулся к работе.

— Каждый день работал по 14 часов, — рассказывал он мне. — Я очень уставал, но это здорово помогло.

Бонавентура приучился избегать праздности и незанятости, которые ассоциировались у него с недавней виктимизацией.

— В большинстве случаев, — говорил он, — когда видишь человека, который лишился семьи и друзей, посмотришь — чем он занимается? — а он на самом деле ничего не делает. Так что для него надежды нет. Быть занятым — это очень, очень важно.

* * *

Заниматься нужно было всем — одновременно. Бонавентура не мог представить, как можно будет восстановить в Руанде состояние, хотя бы отдаленно напоминающее рабочий порядок, а международные эксперты по катастрофам, которые начинали сбиваться в стаи в оценочных миссиях, сходились во мнении, что никогда не видели настолько опустошенную страну. На момент, когда новое правительство было приведено к присяге, в казначействе не осталось ни доллара, ни руандийского франка; в правительственных учреждениях — ни одной стопки чистой бумаги, ни единой скрепки, не то что работающего степлера. Хотя двери остались на месте, ни у кого не было ключей от замков; если попадался брошенный автомобиль, велика была вероятность, что он не на ходу. Подойти к выгребной яме — она, скорее всего, забита мертвыми телами; то же было и с колодцами. Электрические, телефонные провода, водопровод — забудьте о них. Весь день напролет в Кигали раздавались взрывы, потому что кто-то наступал на мину или случайно задевал неразорвавшиеся боеприпасы. Больницы лежали в руинах, а спрос на услуги медиков был непомерный. Многие церкви, школы и другие общественные здания, если и не использовались как бойни, были разграблены, а большинство людей, которые за них отвечали, либо были мертвы, либо бежали. Урожаи чая и кофе этого года были потеряны, и вандалы оставили все чайные фабрики и около 70% пульпоотделяющих кофейных машин страны в неработающем состоянии.