Мы вынуждены сообщить вам, что завтра нас и нашу семью убьют. Истории из Руанды

Одним из первых серьезных поступков нового правительства была отмена системы этнических удостоверений личности, которые служили смертными приговорами тутси во время геноцида. Но даже без удостоверений, кажется, все здесь знали, кто были их соседи. После геноцида этнические категории стали еще более значимыми и взрывоопасными, чем когда-либо прежде. В Руанде не было полиции и работоспособных судов; большинство руандийских профессионалов-юристов были убиты или сами стали убийцами, и поскольку подозреваемых génocidaires арестовывали тысячами, руандийцы предпочитали сводить свои счеты в частном порядке, не дожидаясь, пока государство встанет на ноги.

Так что — да, убийства были; никто не знает, сколько; но о новых убийствах сообщали каждые несколько дней. Как правило, жертвами становились хуту, а убийц выявить не удавалось. РПФ утверждал, что сажает в тюрьмы сотни недисциплинированных солдат, но из соображения военной секретности эти дела склонны были прикрывать. И это действительно было деликатным делом: например, два солдата были приговорены трибуналом РПФ к смертной казни за убийства из мести, а ведь к тому времени никто еще не предстал перед судом за преступления во время геноцида. И все же ЛИДЕРЫ «ВЛАСТИ ХУТУ» ИЗ ЭМИГРАЦИИ ПРИВЕТСТВОВАЛИ НОВОСТИ ОБ ОТВЕТНЫХ УБИЙСТВАХ ХУТУ В РУАНДЕ ВЫРАЖЕНИЯМИ ВОЗМУЩЕНИЯ, КОТОРОЕ ЧАЩЕ ЗВУЧАЛО КАК ЗЛОРАДНЫЙ ЭНТУЗИАЗМ, — СЛОВНО С КАЖДЫМ УБИТЫМ ХУТУ ИХ СОБСТВЕННЫЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ УМЕНЬШАЛИСЬ. Хассан Нгезе перебрался в Найроби и снова публиковал «Кангуру», и он, и несчетные другие «беженцы» — памфлетисты развязали безжалостную кампанию, нацеленную в основном на западных дипломатов, журналистов и «гуманитариев», еще громче, чем прежде, заявляя, что это РПФ является истинным геноцидальным агрессором в Руанде.

— Эта банда создала геноцид, а потом они твердят «хуту — тутси, хуту — тутси», и любое убийство для них уже геноцид, — фыркнул Кагаме и добавил: — В одном только Йоханнесбурге совершается больше преступлений, чем во всей Руанде. В Найроби их больше, чем у нас. Я говорю — да, у нас есть проблемы. Я говорю — это некрасиво. Но я говорю — давайте проводить различия. Если мы считаем все одинаковым, то совершаем ошибку.

От внимания новых лидеров Руанды не ускользнул этот парадокс: геноцид принес им большую власть — и в то же время погубил их возможности воспользоваться властью так, как они обещали.

— Мы были вынуждены иметь дело с совершенно новой, иной ситуацией — с тем, чего не предвидели, — говорил Кагаме. — Этот поворот был таким внезапным, а огромность возникших проблем — такой безмерной, что сводить людей вместе и делать страну цельной стало труднее. Вы увидите, что в армии около трети людей, может, чуть больше, лишились своих семей. В то же время людей, которые за это ответственны, не удается эффективно предать суду. Я полагаю, это подрывает изначальную решимость и дисциплину. Это естественно, абсолютно естественно, и это имеет собственные последствия.

Исследование ЮНИСЕФ впоследствии установило, что 5 из 6 детей, которые находились в Руанде во время бойни, как минимум были свидетелями кровопролития, и можно догадаться, что взрослые были защищены от него не лучше. Вообразите, что общая сумма такой разрушительности означает для общества — и станет ясно, что преступление «Власти хуту» было гораздо глубже, чем убийство почти миллиона людей. Никто в Руанде не избежал непосредственного физического или психологического ущерба. Террор был задуман тотальным, длительного воздействия — наследие, которое должно было закружить руандийцев и бросить их, дезориентированных, тонуть в спутной струе воспоминаний очень и очень надолго, — и в этом он преуспел.

* * *

Временами я ощущал искушение думать о Руанде после геноцида как о стране безысходной. Кагаме, похоже, никогда не позволял себе роскошь такого пессимистического взгляда.

— Люди не плохи от природы, — говорил он мне. — Но их можно сделать плохими. И можно научить быть хорошими.