Мы вынуждены сообщить вам, что завтра нас и нашу семью убьют. Истории из Руанды

В конце войны, в июле 1994 г., даже многие международные гуманитарные работники смотрели на РПФ с благоговением и с трогательной убежденностью говорили о праведности его дела и поведения. Вряд ли РПФ пошел воевать из чистого человеколюбия, но он, пожалуй, был единственной вооруженной силой на земле, действительно оправдывавшей требования конвенции о геноциде 1948 г. То, что некоторые элементы РПФ совершали ответные показательные убийства против предполагаемых génocidaires и творили зверства в отношении мирных граждан-хуту, не было предметом спора; в 1994 г. «Международная амнистия» сообщила, что между апрелем и августом «сотни — возможно, тысячи — безоружных гражданских лиц и пойманных с оружием в руках противников» были убиты солдатами РПФ. Но что более всего впечатляло наблюдателей в закатные дни геноцида — так это общая сдержанность этой повстанческой армии, даже когда ее солдаты узнавали, что деревни их предков и их собственные семьи уничтожены.

— У парней из РПФ была впечатляющая четкость цели, — говорил мне Джеймс Орбински, врач-канадец, который работал в Кигали во время геноцида. — Они имели представления о правильном и неправильном, разумеется, довольно гибкие, — я имею в виду, они же все-таки были армией, — но в основе своей их идеи и действия были, черт возьми, скорее праведными, чем наоборот. У любой армии всегда есть свой стиль. Эти парни… их форма всегда была отглажена, они были чисто выбриты, а их ботинки сверкали. Смотришь, как они разгуливают в расположении части, — два парня держатся за руки, трезвые как стеклышко, гордые тем, что они здесь. СРАЖАЛИСЬ ОНИ КАК ДЬЯВОЛЫ. НО КОГДА БРАЛИ ОЧЕРЕДНОЙ НАСЕЛЕННЫЙ ПУНКТ, ЭТОГО ОБЫЧНОГО АФРИКАНСКОГО МАРОДЕРСТВА И В ПОМИНЕ НЕ БЫЛО. Я помню, когда пал Кигали, один парень взял из какого-то дома радиоприемник, так его немедленно вывели и расстреляли.

А один бизнесмен-хуту рассказал мне другую историю:

— Они были очень организованными, очень сплоченными — и мародерствовали, как дьяволы. Да, правда, не просто каждый хапал для себя. В основном это было вполне организованно, с командной структурой. Но то, что им было нужно или чего хотелось, они забирали — от и до. Они приехали в мой магазин на грузовиках и вынесли из него все подчистую. Мне это не понравилось, но в то время я был рад помалкивать. Я считал это в большей или меньшей степени налогом за освобождение — в то время.

* * *

Герои, спасители, глашатаи нового порядка. В тот момент парни и мальчишки Кагаме (многие из них были не «чисто выбриты», а просто слишком молоды для бритвы) были такими. Но геноцид продолжал омрачать их триумф, и победа была далеко не полной. Враг не был разгромлен; он просто сбежал. Куда ни повернись, в самой Руанде и в приграничных лагерях, среди лидеров РПФ и «Власти хуту», гуманитарных работников и иностранных дипломатов, в горах, в кафе, даже в битком набитых руандийских тюрьмах, — везде говорили, что будет еще одна война, и притом скоро. Такие разговоры начались сразу после последней войны, и я слышал их почти каждый день в каждый из своих приездов.

Как-то странно было ждать войны — но именно это, по моим ощущениям, я и делал, вместе со всеми остальными, большую часть того времени, что провел в Руанде. Чем более ты был уверен в ее приближении, тем более страшился ее — и тем сильнее хотелось, чтобы она поскорее началась и закончилась. Война начинала ощущаться почти как назначенная встреча. Единственным способом избежать ее были бы решительные, готовые сражаться международные вооруженные силы, способные подавить и разоружить армию «Власти хуту» и ополчение в приграничных лагерях ООН, но случиться этому было не суждено; напротив, международное сообщество их защищало. Так что каждый ждал и гадал, какой будет эта война, и со временем мне пришло в голову, что это взволнованное ожидание было ее частью: если следующая война неизбежна, значит, предыдущая война так и не кончилась.