«Мы жили обычной жизнью?» Семья в Берлине в 30–40-е г.г. ХХ века

В этой сфере национал-социализм вступал в конкуренцию прежде всего с церковью, сохранявшей в ритуалах повседневной жизни достаточно прочные позиции. Конфирмация для католиков, церковное венчание и погребение представлялись тогда большинству средних слоев, да и общества в целом обязательными этапами жизненного пути и национал-социалистам приходилось приспосабливаться к ментальным традициям в этом вопросе. Для начала они попытались бороться с конфирмацией и заместить ее аналогичными по социальному смыслу (причисление к миру взрослых) ритуалами приема в нацистские молодежные организации. Но несмотря на разработанность и нарочитую торжественность вступления в Гитлерюгенд и БДМ, они оставались официальными церемониями, никто не продолжал их дома, что иногда воспринималось детьми как равнодушие со стороны родителей[191]. Новые ритуалы свадеб, рождения ребенка, сочетавшие в себе языческую и национал-социалистическую символику, остались на уровне проб и рекомендаций, обязательных лишь для членов СС, хотя для регистрации брака с середины 30-х г.г. необходимо было представить как свидетельство об арийском происхождении (оно требовалось и при приеме на работу, и во многих других случаях), так и справку о медицинском освидетельствовании на предмет наследственных болезней[192], о чем молодую пару в обязательном порядке предупреждал чиновник государственного ведомства по регистрации браков. В его обязанности входило и напоминание молодым об их высоких обязанностях по отношению к рейху и германской нации.

Но в остальном все оставалось по-старому и счастливые невесты в длинных белых платьях со шлейфами и букетами в руках рядом с гордыми женихами в смокингах и фраках с белыми галстуками-бабочками, обязательными цветком в петлице, белым платком в кармане и белыми перчатками в окружении родственников продолжают улыбаться со страниц семейных альбомов. В соответствии со старыми традициями отмечались и помолвка, когда родители знакомились с родственниками избранника или избранницы своего сына или дочери, а также давали с обеих сторон согласие на брак, и девичники-мальчишники накануне свадьбы, после свадебной церемонии молодые этого круга могли отправиться в путешествие, иногда даже на подаренной родителями машине[193].

Лишь в одном случае респондентка вспомнила, что она видела накануне войны «новую свадьбу» в лесу, жених был в форме СС, невеста в белом простом платье с венком из цветов на голове, проводил эту церемонию какой-то эсэсовский чин, «но все они явно плохо знали, что им надо делать»[194]. На аналогичной свадьбе в числе поющих в хоре девушек присутствовала и Мелита Машманн: «На поляне стоял алтарь, на котором горел огонь. Две женщины в длинных белых одеждах несли чаши с хлебом и фруктами. […] Жених и невеста перед алтарем с гордо поднятыми головами обменивались цитатами из „Эдды“: „Ты, о прекраснейшая из женщин…“ Прекраснейшая из женщин была маленькой, толстой и имела устрашающе черные глаза. Для меня и моих подружек эта свадьба позже стала любимым поводом для смеха»[195].

Вопросы о праздновании в семье дня рождения фюрера 20 апреля, годовщины «пивного путча» 9 ноября, прихода Гитлера к власти 30 января вызывают или недоумение, или — чаще — улыбку. Многие лишь с усилием смогли вспомнить значение той или иной даты, у большинства они вызывали в памяти опять-таки комичные ситуации или элементы «сопротивления». Так, в дни государственных праздников каждому дому или квартире полагалось вывешивать нацистский флаг со свастикой. По домам ходили проверяющие из числа низовых функционеров НСДАП. Уже упоминавшаяся семья критически настроенного беспартийного судьи по гражданским делам района Шарлоттенбург этого не делала. Судья объявлялся дочерьми пребывающим в отъезде, мать тоже «уезжала» в этот день к родным и из совершеннолетних членов семьи предъявлялась 80-летняя бабушка, которая плохо слышала[196].

В другой семье, в которой ее глава тоже долго не был членом партии, дома имелся малюсенький флажок, который лишь чуть-чуть высовывался из окна рядом со свешивавшимися до нижнего этажа флагами соседей, отчего детям было стыдно за отца[197] — вот так и возникали семейные противоречия, конфликт поколений. Но можно ли полностью полагаться на подобные свидетельства? С одной стороны, ничто не говорит о том, что партийно-государственные ритуалы смогли завоевать подлинное признание в домашней, частной жизни. Но с другой стороны, в этом случае скорее всего проявляется и современная негативная оценка национал-социализма, память начинает действовать избирательно. В любом случае пассивность семьи с избытком восполнялась в школе[198], на рабочем месте, в средствах массовой информации, церемониалах общественных организаций, «исправлявших» досадный индивидуализм семейной жизни.