Мыс Доброй Надежды

После длинной бессонной ночи, когда в окно уже заглянуло серое зимнее утро, он забылся тяжелым сном. Снилось детство. Кажется, сидят они на печи все трое — Сергей, Галя и он, — а мать, молодая еще, прядет кудель и рассказывает сказку. Они жмутся поближе к ней, слушают. И жалко им девочку, что заблудилась в лесу и попала в хату, где живут медведи. И еще страшнее, когда мать показывает, как ревут медведи, увидев спящую девочку. Но девочка просыпается от медвежьего рева и удирает в окно, из этого темного леса домой, к матери. Дети счастливы. Он, Андрей, прыгает на печке, смеется и… просыпается.

— Ну, что снилось, голубок? — Старая женщина в очках с роговой оправой нагнулась над ним. Широкое доброе лицо улыбается. В руках быстро бегают спицы. Он даже испугался от неожиданности: как похожа на мать, особенно в тот вечер, перед отъездом в училище… Он складывал чемодан, а она спешила довязать носки ему.

— Дома был, — новым, незнакомым голосом ответил он и сам удивился.

— А я погляжу: спишь и улыбаешься. Пусть поспит, думаю. Завтрак не убежит, а добрый сон не словишь. Дома побыл — повеселел.

Он смотрел, как проворно двигаются ее пальцы, накидывая на спицу одну петлю за другой.

Что-то неведомое раньше заполнило все его существо. Видел седые волосы этой женщины, выбившиеся из-под белой косынки, лицо в морщинах и руки. Будто туманом, чем-то влажным заслонило глаза. А нянечка, словно не замечая, продолжала:

— Пришла сегодня в седьмую — там такие же ребятки лежат. Мишка и говорит: «Няня, я вроде рыбу сегодня ловил». А сам смеется, заливается. «Чего тебе так смешно, спрашиваю, и где ловил-то?» — «Снилось, что ловлю в речке и кладу в ботинок. А он драный. Вьюны через дырочку и удрали». Смеется, аж заходится… Добрый сон много значит. Веселей человеку — он и поест лучше.

Вслушиваясь в ее слова, он забыл про боль и улыбнулся, а она вдруг спохватилась:

— Э, да что ж это я… Надумала тебя, голубок, вьюнами Мишкиными кормить. Сейчас принесу. Не хотела раньше — остыло бы. А будить пожалела…

И, положив серый клубок и вязанье на тумбочку, быстро вышла. А когда вернулась, он лежал, закрыв глаза. Слезы катились по бледным, впалым щекам. Няня бесшумно поставила тарелки и бодро сказала:

— Ну, голубок, пора и завтракать. Люди скоро по второму разу захотят, а мы с тобой все еще сказки сказываем. — Его обезоружили ее ласковые и вместе с тем настойчивые слова. Знал, что перечить, отказываться, как прежде, уже не сможет. Понимая это и не желая так быстро уступить, еле сдерживая волнение, чтобы не выдать себя, молчал.

Няня подвинула табуретку к его кровати, села и мокрым полотенцем стала осторожно вытирать ему лицо. В доброй улыбке ее, как он ни старался, не мог найти даже следа той с трудом скрываемой жалости, которую видел на лицах всех, кто заходил к нему прежде. Она подняла его голову одной рукой, а другой поднесла ложку.

— Попробуй, голубок. Бульон крепкий. Дай бог, на поправку пойдешь, тогда и аппетит будет. А теперь ешь. Не хочется, а ешь. Через силу, а ешь.

И снова ему вспомнилась мать. Еще совсем маленьким побежал за Тодорово гумно по льду с ребятами прокатиться, разогрелся там и снегу съел. И не потому, что пить захотел, а просто так, побахвалиться: вот он какой, с добрых два отцовских кулака снегу, а ничего с ним не случится, он не то что Костик Иванов, простуды боится… А потом, когда провалялся в постели больше месяца и уже на поправку пошел, долгое время еще ничего в рот не шло. И тогда мать, как теперь вот няня, нагнувшись над ним, кормила с ложки и приговаривала: «Ешь, сынок, через силу, а ешь. Не хочется, а ешь. Скорей выздоровеешь — и опять на улицу». Няня заставила попробовать всего понемножку, выпить стакан кофе. Он был не в силах сопротивляться. А когда она пришла в столовую, где ее с нетерпением ожидали все — и врачи, и сестры, и санитарки, — те только ахнули:

— Ну и Арина Михайловна, ну и волшебница.

Она отмахнулась от них, как от мух:

— Тоже, нашли волшебницу! Вы вот умники-разумники. Чуть в гроб не вогнали хлопца, голодом заморили, — и быстро назад в палату.

Повыше взбила подушки, подоткнула простыню, села на стул — и снова за вязанье.

— Шарфик спешу связать, голубок, — объяснила она в ответ на его безмолвный вопрос. — Завтра Игорю домой ехать, так гостинец хочу в дорогу дать. И теплей будет. Завяжет шею — совсем другой разговор. Что эти ваши шинельки. Все насквозь продувает…

— Какому Игорю? — перебил Андрей. Он сам не ответил бы себе, почему где-то в самом затаенном уголке шевельнулась вдруг зависть: «Какому Игорю?»

— Да из девятой палаты. Намучился, бедный, слава богу, все минуло. Рад теперь. Домой же, к матери.

— А что с ним, с Игорем? — снова спросил, думая о другом, совсем не о том, что говорила няня.

— Теперь-то ничего, здоров. Сделали операцию в левомглазе. Стеклянный вставили. И не отличишь от правого. Черные глаза, как и были.

Он горестно усмехнулся. А она, отгадав его мысли: «Глаз. Разве можно сравнивать?» — продолжала: