Мыс Доброй Надежды

— Если бы приличный… — мечтательно повторяет вслед за ней Татьяна. — Если бы приличный…

Не раз интересовались мужики ее вдовьей хатой. Да все не попадался порядочный. Одному водка жены дороже — и не скрывал, похвалялся этим. Другой бросил детей и жену и пустился во все тяжкие. Третьему поперек дороги встали ее, Татьянины, дети. А приличный человек так и не встретился… Так и поседела, и постарела она от думок, от забот, от одиночества. А был бы хороший человек в доме… Не ломала бы каждое утро голову, где найти сухое полено в печку, было бы кому крышу залатать… Чтобы пришел как-нибудь с работы, усталый, обнял тебя за плечи, тоже усталую, и сказал: «Строятся люди, Таня, давай и мы с тобой подумаем. Не осилим, что ли?» И как было бы хорошо помочь ему: съездить в лесничество, выписать лес на стройку (известно, женщина, ей добиться легче!). А потом на колхозном грузовике трястись вместе, ехать за кирпичом на завод. И с председателем, если упираться начнет, поругаться всласть: не одну и не две, а все три подводы давай деревья перевезти из леса. Хлопот бог знает сколько: и на лесопилку — доски пилить, и людей нанять, и кормить их и поить. Но ты не одна! Сегодня ты дома — он поехал чего-нибудь раздобыть, расстараться. Он остался, а ты проголосовала, махнула на попутной за гвоздями или стеклами. И всюду вы вдвоем.

Ах, подружка, моя подружка! Идти по жизни вот с таким человеком… Чтобы уважал тебя. Чтобы притулиться было к кому и в радости, и в беде.

Сидят женщины, рассуждают, и у каждой свои думки, своя боль, свои воспоминания.

— А, чтоб оно сгорело! — поднимается вдруг с места Марфа. — Не пропали же мы с тобой, Танька, и вдовами! Вот этими мозолями, — она стучит кулаком по столу, — горы дел переделали. Детей вырастили, в люди вывели.

В таких случаях Татьяну всегда смех берет: до чего ж она потешная, эта Марфа, стоит только губы смочить водкой. Глянешь со стороны — литр, кажется, выдует, не поморщится. А сама как дитя малое, только хмель ее просит выхода.

— Так я говорю или нет? — наступает Марфа.

Татьяна отвечает не сразу.

— Добрая ты, Марфа, трудно мне без тебя. Да и ты ведь — горе там или радость — все равно ни к кому другому, ко мне прибежишь… Спасибо, Марфутка, что зашла, что мою тоску развеяла…

— Я беду свою беду
Да руками разведу…—

притопнула на месте, а потом плавно прошлась по хате Марфа.

— Не забыла, как мы кадриль плясали на твоей свадьбе? — вспыхивает вдруг от воспоминаний Татьяна. — Помнишь, мой Костик и твой Микола…

— Помню! — тяжело дыша, присаживается на табуретку Марфа. — Ты в красном платье была, в атласном, а я в белом, подвенечном… Ей-ей, Танька, неплохие девки мы были! — в восторге кричит Марфа.

— Неплохие. Погоди…

И Татьяна достает из комода старый, пожелтевший альбом, который уже раз пересматривают они эти фотографии.

— Взгляни только, как дуб был твой Микола! — восклицает Татьяна.

— Мой правда был что дуб, — соглашается Марфа. — Этакая силища в мужике была! А вот твой — орел был!.. — Она вздыхает, и вздох этот означает: она, Марфа, понимает разницу между орлом и дубом.

— Костик правда не такой был, как все. — Татьяна не отводит глаз от фотографии.

— Пожила ты, девка, с мужиком. И умом, и всем взял… Теперь среди молодых поискать такого еще…

— Поверишь, я уже забыла, какой он был. Все забыла начисто. Будто и не было тех семи лет. Будто и не была я никогда замужем, — виновато признается Татьяна.

— Забывается. Все забывается. И хорошее, и плохое. Только плохое быстрее. Мой Микола неровня был твоему Костику. И выпить любил. И баб не обходил. А я помню только хорошее.

— Дружили они, Костик с Миколою.

— Дружили. Какой бы у нас колхоз теперь был, Татьяна, если бы вернулись все мужики наши, если б Костик и теперь верховодил… А то не везет нам на председателей. Один пришел, другой ушел… Может, этот последний, крестник твой, чего-нибудь да стоит, — шутит Марфа, намекая на нового предколхоза, которого выбрали после Татьяниного письма в редакцию.

— Кто его знает, какой он будет…

— Пока что к людям прислушивается, старается, — значит, не дурак, — безапелляционно заключает Марфа.

Ох как надо им умного председателя!

— Может, с твоей легкой руки и пойдет у нас на лад дело. — Марфа сладко потягивается. — Недаром же тебя корреспонденткой прозвали…

— Ай, помолчи хоть ты! — недовольно отмахивается Татьяна.

Не по душе ей это прозвище. Но разве объяснишь людям, почему и о чем она пишет? Просто иначе жить не может. Сядет, напишет, выскажет все, что на душе, — и словно легче ей станет. Вот и сейчас распрощались они с Марфой, хоть и слова эти не сказаны были, как лучшие друзья, как сестры. Будто сняли с нее камень, что давил весь день. Теперь бы только лечь и уснуть. Но Татьяне не спится. И она берет лампу. Подвешивает ее к балке, ставит дежку-блиновку и вырывает листок из школьной тетради. В этом своем письме в редакцию Татьяна пишет о Марфе, о своей подруге, женщине с добрым и умным сердцем, о вдове, как и сама она, Татьяна, с последней войны…

И кому это мешает, что пишет она в редакцию?..

1961