Мышеловка

Это что-то на грани безумия. Я нечленораздельно рычу, отвергая услышанное, но проклятых три слова замыкает в бесконечном повторе, а разница между невинным ангелом и обыкновенной шлюхой стирается до игольного острия, которое впивается мне куда-то под рёбра. Раскалённое, зараза. Ржавое.

Спасибо, дед! Вовек такой подставы не забуду.

Широко распахнутые, тёмно-карие как у лани глаза смотрят жалобно и виновато, да мне их почти не видно за суматошным роем кровавых мушек. Где тот терпеливый олень, что был готов подарить ей кров и верность? Отзовись, лопушок! Ау-у!

Нет его. А тот, кто есть, люто ненавидит оставаться в дураках. И он своё получит.

– Так что ж ты дрянь из себя целку корчишь? – боль, пульсирующая в груди, гасит остатки здравомыслия, оставляя одну жгучую ярость, что с кровотоком перетекает в пах. Сатанея, сгребаю разметавшиеся волосы в кулак на её затылке, мягкие, одуряюще пахнущие разомлевшими на солнце розами. Хороша мерзавка, это раззадоривает ещё больше. Сильнее сжимаю густые локоны, натягиваю их, пока внешние уголки век дорожками слёз не устремляются к вискам, а второй рукой насильно растаскиваю стыдливо сжатые бёдра. Вблизи чётко проглядываются синеватые следы чужих пальцев на алебастровой коже. Чужих, чёрт подери, пальцев на моей невесте!

Невозможность взгреть кретина, что посмел тронуть моё, срывает крышу. В таких делах всегда виноваты двое, она позволила – значит, и отдуваться сейчас будет за двоих. А я не просто зол – я взбешен. И всё же на миг неуверенно замираю, настолько низким и противоестественным кажется собственный порыв. Всего на пару секунд, прежде чем Рада оплошно открывает рот, каждым словом намертво заколачивая себе лаз к спасению.

– Не говори им. Что захочешь, сделаю. Я на всё согласна, только не губи меня, Драгош.

Что ж ты, когда под мужиком лежала о шкуре своей не думала? Жертва, блин.

– Сделаешь, не сомневайся.

Её напряжённые мышцы и ногти в мясо раздирающие мне спину превращают проникновение в пытку, но я не гонюсь за удовольствием. Моя цель – выплеснуть гнев. Наказать. Сжимая зубы, проталкиваюсь глубже, мимоходом отмечая, какая она всё ещё узенькая. Видать недолго с первым кувыркалась.

От надрывных криков закладывает уши, и каждый из них вонзается в спину ножом, разъедающим как ложь, острым как предательство. Покрывая чужой грех, я не только переступаю через свои гордость и принципы – я попираю честь семьи, память предков. Стоит ли дедово наследство таких жертв? Однозначно нет. А финансовая независимость, что позволит вытащить мать из лап породившего меня чудовища? Ещё как стоит. Осталось только избавиться от мысли, что кое-кто сам только что стал его подобием.

– Остановись... Хватит. Не могу больше. Драгош! Пожалуйста.

Хриплые мольбы действуют с точностью до наоборот, заставляя остервенело вколачиваться в тугую, неподатливую плоть, пока она бьётся подо мной как пойманная за крыло голубка.

– Что такое, не нравится? Так помогай. Подмахивай, не лежи бревном иначе толку с тебя? Ни опыта, ни чести. Родишь мне сына, тогда можешь отдыхать.

Импульсивно склонившись, не целую – прикусываю молочно-белые ключицы, покрытые сладковато-пряной испариной, и возбуждение вскипает, накрывая оглушающей лавиной гудящий от противоречий череп. Сквозь пелену слышу своё имя произнесённое прерывистым шёпотом.

– Какая же ты сволочь, Драгош. Ненавижу.

Жёнушка права, но пути назад нет: мы оба сделали свой выбор. И кто-то другой не я, смыкает пальцы на тонкой шее, впечатывая в кожу дурацкий платиновый кулон, из тех, что девочки так любят дарить друг другу в знак вечной дружбы. Почему-то безделушка действует мне на нервы. Всё, что как-либо связанно с Радой – выбешивает.

– Повтори, как ты назвала любимого мужа? – рычу, приостановившись, упиваясь её свистящими хрипами и едким отвращением к самому себе. Заплаканные глаза на миг распахиваются ещё шире, а губы наоборот сжимаются упрямой полоской, отчего я давлю сильнее, ладонью ощущая спазмы её страха. – Запомни: сегодня я сделаю вид, что ты хорошая дочь, а никакая не никчёмная шлюшка, но только попробуй наставить мне рога, и это станет твоим последним промахом. Прибью. Кивни, если поняла.

Дождавшись судорожного кивка, убираю чёрную прядь, налипшую к мокрой щеке, и смежаю веки, чтобы не видеть в её глазах своего отражения. Противно. Рада слабо елозит подо мной, то ли из вредности, то ли от неудобности позы. Шмыгает носом, уткнувшись мне в плечо, тихо скулит, зато больше не пытается вырваться, чем я и пользуюсь, чтобы снова начать вколачиваться резкими глубокими толчками. Ярость слепит так ярко, что притупляет всё остальное: вкус её кожи, ощущения, течение времени. Не чувствуя ничего, ни удовольствия, ни усталости, терзаю обмякшее тело как ненормальный в поисках разрядки, в каждом движении получая только растущее опустошение.

Вскоре где-то на грани сознания отмечаю, что она замолчала. Так даже лучше, когда не слышно ни всхлипов, ни проклятий, но остатки здравого смысла нудят, что всё это не к добру.