Мыши

Я ощетинилась от злости. Она вычеркивала отца из нашей жизни окончательно и бесповоротно, как если бы он умер. Но для меня он не умер. Я с трудом сдерживалась, чтобы не накричать на нее. Сейчас было не время и не место для этого спора.

Между нами повисло долгое молчание. Мама напряженно вглядывалась в записку шантажиста, как будто по-прежнему была убеждена в том, что ответ кроется где-то между строк, написанных печатными буквами шариковой ручкой.

– И это все? – наконец спросила я, все еще отказываясь верить в то, что выбранный нами путь оказался дорогой в никуда.

Мама молчала. Она опять жевала нижнюю губу и играла с клочком бумаги, сворачивая его в тонкую полоску и протягивая между пальцев правой руки. Она старательно избегала моего взгляда.

Мне захотелось заорать на нее во весь голос: «И это все? Все, что смог придумать твой блестящий ум? Это все, на что способна женщина с мозгами, для которой не существует неразрешимых проблем?»

Я с презрением смотрела на нее, беспомощную, вялую, потому что она опять плохо спала, потому что вечером опять выпила слишком много вина. Если бы она не была такой слабой, если бы не начала катиться по наклонной после того, как мы убили Пола Ханнигана, она бы не сидела сейчас такой развалиной, она бы наверняка нашла выход из нашего бедственного положения! Если бы она не была такой слабой, может быть, отец был бы сейчас с нами и защитил нас! Если бы она не была такой слабой, может, и я не была бы такой мышью – и смогла бы дать отпор тем самым девочкам, и мы бы вообще не оказались в такой ситуации!

Злость, которая охватила меня, принесла с собой и горькое признание, что, несмотря на свои шестнадцать лет, я по-прежнему видела в ней свою единственную опору и рассчитывала на то, что она защитит меня; я все еще надеялась, что она совершит материнское чудо и прогонит опасность, как дикого зверя, что караулит меня у двери. И я почувствовала, что меня предали, когда осознала, что сегодня материнского чуда не будет, не будет никакого чуда на этой кухне – лишь слишком яркое солнце и тишина, изредка нарушаемая шорохом оперившихся птенцов в гнезде под крышей.

Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем мама снова заговорила:

– Есть еще один вариант, Шелли.

– Какой? – мрачно усмехнулась я, ожидая, что это будет что-то вроде соломинки, за которую она посоветует ухватиться. – Какой, черт возьми? Что?

Мама уронила на стол записку шантажиста и заглянула мне в глаза, глубоко-глубоко. Ее лицо было мертвенно-бледным, словно посмертная маска из алебастра.

– Мы убьем его, Шелли, – произнесла она едва ли не шепотом. – Когда он придет сюда сегодня, мы убьем его.

36

Оглядываясь назад, я со странным ощущением вспоминаю, что слова мамы не шокировали меня. Я не пришла в ужас, как, наверное, следовало бы. Еще два месяца назад я бы, услышав такое, воскликнула, заикаясь от волнения: «Ты в своем уме? Что ты несешь?», – но тогда я просто сочла возможным рассмотреть эту идею, хладнокровно, бесстрастно, по существу…

И первое возражение, которое пришло мне в голову, было вовсе не из области морали, а чисто практическое. Я вспомнила Человека-внедорожника, его крепкое бульдожье телосложение, бритую голову, козлиную бородку, злобные, цепкие маленькие глазки.

– Как, мама? Как мы его убьем? Человек-внедорожник – просто буйвол, он сложен как тяжелоатлет. Разве мы справимся с ним? Грабитель был пьян и вообще плохо соображал, что делал. Человек-внедорожник – совсем другая история.

– Мы не знаем, он ли это, Шелли. Ты опять торопишься с выводами.

– Но что, если это будет он? – настаивала я, не желая сдаваться. – Что, если придет он? Этот бугай прикончит тебя одним ударом в лицо. Тебе уж точно не удастся замаскировать синяк макияжем и пойти на работу как ни в чем не бывало. Как мы сможем убить такого здоровяка?

Мама молчала. Она просто смотрела на свои большие неуклюжие руки, которые лежали на столе, как два краба, выброшенные на берег приливом. Казалось, она что-то обдумывала, взвешивала, прикидывала, постепенно приходя к решению, которое явно давалось ей нелегко.

– Есть способ, – наконец сказала она, взглянув на меня со странным выражением лица – смущенным, слегка виноватым. – Я знаю как.

– Как?

– Подожди здесь.

Она тяжело поднялась со стула и вышла из кухни. Я расслышала топот ее ботинок по лестнице, скрип половиц в ее спальне, прямо у меня над головой, а потом наступила долгая тишина.

Оставшись одна на кухне, я снова почувствовала себя незащищенной и уязвимой. Что, если Человек-внедорожник явится сейчас, пока я здесь, внизу, одна? Что, если его лицо вдруг покажется в окне кухни? От этой мысли мне стало совсем жутко, и я крепко зажмурилась, чтобы не видеть кухонного окна. В нетерпении ожидая возвращения мамы, я мысленно твердила: скорее, мама, скорее, скорее, скорее!

Жалобный писк четвертой ступеньки подсказал мне, что она спускается, и я открыла глаза.