Мыши

Я удивилась, когда увидела на ней бежевую флисовую кофту, надетую поверх рубашки, ведь день обещал стать на редкость жарким. Обе ее руки были спрятаны в большой нагрудный карман-кенгуру, который как-то странно топорщился.

Мама подошла к столу и, встав лицом ко мне, медленно вынула что-то из нагрудного кармана. В это мгновение солнце заглянуло в кухонное окно, моментально ослепив меня, и, только прикрыв глаза козырьком ладони, я смогла увидеть, что она держит в протянутой руке.

– Ты не избавилась от пистолета? – задыхаясь, выпалила я, не веря глазам своим. – Ты не отвезла его в шахту?

Мама еле заметно покачала головой.

– Но почему?

– Сама не знаю, – сказала она, пожимая плечами. – После вторжения грабителя я больше не чувствовала себя в безопасности и просто не смогла расстаться с ним…

После долгой паузы она продолжила:

– А может, в глубине души знала, что он нам понадобится…

Она осторожно положила пистолет на стол и села. Я попыталась встать, но ноги стали ватными, и я снова плюхнулась на стул.

Пистолет был похож на металлического скорпиона, его смертельное жало таилось на кончике серовато-сизого хвоста. Я смотрела на него со смешанным чувством брезгливости и восхищения. Он выглядел инородным телом в нашей кухне, на фоне зеленых пластиковых мисок, кулинарных книг, настенного календаря с собачками, пробковой доски с нашими фотографиями, моих детских стикеров, – он явно был здесь не к месту, этот по-настоящему мужской предмет.

– Он заряжен?

– Да. Шесть пуль.

– Ты знаешь, как им пользоваться?

– Это не трудно, Шелли. Снимаешь предохранитель и нажимаешь на курок.

Я покачала головой, оглушенная, потрясенная. Физическое присутствие пистолета как будто открывало мне глаза на тяжесть задуманного нами преступления.

– Почему ты мне не сказала, что сохранила его?

Мама неловко заерзала на стуле и отвернулась:

– Я… я не хотела расстраивать тебя.

– Расстраивать меня?

Но меня было не провести столь деликатной уловкой: я знала, почему она скрыла это от меня, – просто она больше не доверяла мне. После событий той ночи, когда я схватила нож и бросилась в сад за Полом Ханниганом, она уже не знала, на что я способна, что могу выкинуть, если вновь окажусь в условиях экстремального стресса. А может, она боялась, что я могу застрелиться или же выстрелю в нее?

Меня задело ее недоверие, но не настолько, чтобы я не смогла оценить иронию ситуации: в то время как я считала, что мама изменилась с ночи убийства Пола Ханнигана, что в каком-то смысле стала для меня незнакомкой, чье поведение было непредсказуемым, она испытывала те же самые чувства по отношению ко мне.

– Ты должна была мне сказать, – произнесла я. – У тебя не может быть от меня секретов. Я уже не ребенок. И не психопатка.

Мама бросила на меня страдальческий взгляд, и я увидела, что она уже пожалела о своих подозрениях. Она накрыла ладонью мою руку и виновато улыбнулась:

– Ты права, Шелли. Мне следовало сказать тебе.

Я не отняла руку, но не стала прощать ее ответной улыбкой – пока не вспомнила о своем секрете, который утаила от нее. Водительское удостоверение Пола Ханнигана до сих пор лежало в моей «потайной шкатулке». Во мне заговорила совесть, и я все-таки снизошла до улыбки, которую она так ждала (все нормально, никаких обид).

Мое внимание вновь привлек пистолет, черное дуло которого было направлено прямо мне в сердце.

– Ты уверена, что знаешь, как им пользоваться? – спросила я.

– Да.

Я опять увидела Человека-внедорожника, но на этот раз не он командовал у нас на кухне. На этот раз он стоял на коленях в углу, причитая и шмыгая носом, умоляя о пощаде, а я целилась ему в голову. Что бы случилось, нажми я на курок? Было бы все как в кино? И по его лбу растеклась бы лужица клубничного джема? И глаза стекленели бы, пока отлетала его душа? А потом он свалился бы на пол бесформенной кучей?

Когда он придет сюда сегодня, мы убьем его…

Неужели мы были готовы к тому, чтобы заново пережить этот кошмар (кровь, труп, страх)? Неужели всерьез собирались совершить убийство? Потому что иначе это нельзя было назвать. В прошлый раз, с Полом Ханниганом, мы боролись за свою жизнь, мы защищались… теперь же мы готовились к преднамеренному, хладнокровному убийству.

Когда он придет сюда сегодня, мы убьем его…

Но почему мы? Почему мама не берет ответственность на себя, как в тот раз, когда она закапывала труп Пола Ханнигана или отвозила мешки в шахту? Почему она не говорит мне, чтобы я шла наверх и спряталась у себя в комнате, пока все не закончится? Я ведь не должна была находиться рядом с ней в момент убийства. Я не должна была это видеть. Разве не насмотрелась я за свою короткую жизнь? Разве не должна она уберечь меня?