Мысль, вооруженная рифмами

17. Монте-Карло

Мир

        в тишине
                        с головы до пят.
Море —
              не запятни́тся.
Спят люди.
                  Лошади спят.
Спит —
            Ницца.
Лишь
          у ночи
                      в черной марле
фары
          вспыхивают ярки —
это мчится
                  к Монте-Карле
автотранспорт
                        высшей марки.
Дым над морем —
                             пух как будто,
продолжая пререкаться,
это
       входят
                  яхты
                          в бухты,
подвозя американцев.
Дворцы
             и палаццо
                             монакского принца…
Бараны мира,
                      пожалте бриться!
Обеспечены
                    годами
лет
       на восемьдесят семь,
дуют
          пиковые дамы,
продуваясь
                   в сто систем.
Демонстрируя обновы,
выигравших подсмотрев,
рядом
            с дамою бубновой
дует
         яро
                 дама треф.
Будто
           горы жировые,
дуют,
          щеки накалив,
настоящие,
                  живые
и тузы
           и короли.
Шарик
           скачет по рулетке,
руки
         сыпят
                   франки в клетки,
трутся
            карты
                       лист о лист.
Вздув
           карман
                       кредиток толщью
— хоть бери
                   его
                         наощупь! —
вот он —
              капиталист.
Вот он,
            вот он —
                          вор и лодырь —
из
     бездельников-деляг,
мечет
           с лодырем
                             колоды,
мир
       ограбленный
                            деля.
Чтобы после
                     на закате,
мозг
         расчетами загадив,
отягчая
             веток сеть,
с проигрыша
                     повисеть.
Запрут
            под утро
                           азартный зуд,
вылезут
              и поползут.
Завидев
              утра полосу,
они ползут,
                   и я ползу.
Сквозь звезды
                       утро протекало;
заря
        ткалась
                     прозрачно, ало,
и грязью
              в розоватой кальке
на грандиозье Монте-Карло
поганенькие монтекарлики.

<1929>

18. Парижанка

Вы себе представляете

                                   парижских женщин
с шеей разжемчуженной,
                                      разбриллиантенной
                                                                    рукой…
Бросьте представлять себе!
                                          Жизнь —
                                                        жестче, —
у моей парижанки
                            вид другой.
Не знаю, право,
                        молода
                                    или стара она,
до желтизны
                    отшлифованная
                                            в лощеном хамье.
Служит
           она
                 в уборной ресторана —
маленького ресторана —
                                     Гранд-Шомьер.
Выпившим бургундского
                                     может захотеться
для облегчения
                        пойти пройтись.
Дело мадмуазель
                           подавать полотенце,
она
      в этом деле
                         просто артист.
Пока
        у трюмо
                     разглядываешь прыщик,
она,
      разулыбив
                      облупленный рот,
пудрой подпудрит,
                            духами попрыщет,
подаст пипифакс
                          и лужу подотрет.
Раба чревоугодий
                            торчит без солнца,
в клозетной шахте
                            по суткам
                                           клопея,
за пятьдесят сантимов!
                                   (по курсу червонца
с мужчины
                 около
                           четырех копеек).
Под умывальником
                             ладони омывая,
дыша
         диковиной
                         парфюмерных зелий,
над мадмуазелью
                           недоумевая,
хочу
        сказать
                    мадмуазели:
— Мадмуазель,
                       ваш вид,
                                     извините,
                                                   жалок.
На уборную молодость
                                   губить не жалко вам?
Или
       мне
             наврали про парижанок,
или
      вы, мадмуазель,
                               не парижанка.
Выглядите вы
                     туберкулезно
                                          и вяло.
Чулки шерстяные…
                             Почему не шелка́?
Почему
            не шлют вам
                               пармских фиалок
благородные мусью
                              от полного кошелька? —
Мадмуазель молчала,
                                 грохот наваливал
на трактир,
                 на потолок,
                                   на нас.
Это,
       кружа
                 веселье карнавалово,
весь
        в парижанках
                             гудел Монпарнас.
Простите, пожалуйста,
                                   за стих раскрежещенный
и
   за описанные
                        вонючие лужи,
но очень
              трудно
                         в Париже
                                        женщине,
если
        женщина
                      не продается,
                                           а служит.

1929