Мысли моралиста. Дополнение к роману Целомудрие миролюбия

Моя доброта слагалась добротой людей заботящихся обо мне.

12

Шум убивает мою мысль. Я могу думать о жизни только в тишине, но люди постоянно шумят, и тем самым убивают мом мысли, мои мысли обрываются, не складываются. Люди не думают о моем мышлении, они думают о своем, думают о том, что шум не убивает, а очень даже веселит.

13

Для чего я публично в социальной сети всем сообщаю о том, что девственник? Эта, правда, прежде всего, адресована одному человеку. Я ей тем самым говорю – вот любимая, я остаюсь девственником, значит, я верен тебе, если в моей жизни и произойдет когда зачатие, так только с тобой одной. Либо с тобой, либо ни с кем.

14

Я говорю и пишу людям – Любите свою девственность. Публично обращаюсь, но люди в большинстве своем относятся к этой фразе отрицательно, лишь немногие люди положительно воспринимают мои слова. При всем этом они одинаково поражены этой мыслью, ведь у них девственность и любовь никогда не сочетались, они о том даже не думали. Словно я создал нечто новое.

15

Мне мешают творить шумом. Я же им мешаю своим творчеством.

16

Я для всех разочарование. Хотят, чтобы я мыслил определенным образом, а я мыслю иначе. Хотят, чтобы я шел туда-то, учился тому-то, делал так-то, но я всё поступаю по-своему.

17

Очарование мимолетно, тогда как разочарование навсегда. Вот очаровываешься девушкой, любишь её и воображаешь себе, будто она невинна, девственна. Словно она столь же девственна, сколь девственен и я. Вдохновленный этой своей фантазией уделяешь ей время своей скоротечной жизни, свой талант напрягаешь до предела. Дабы затем узнать о том, что она не девственна, она не раскаивается в своей блудливости, а напротив, почитает блуд за нормальное поведение. Здесь меня романтика-идеалиста когда-то постигло первое разочарование. Второе неминуемое окончательное разочарование произошло вчера, когда религия и её церковь заявили о себе с всею обнаженностью своей безнравственности.… Почему же очарование столь продолжительно? Да потому что очарованный человек терпелив, если он и видит намеки, указующие на аморальность какой-либо идеологии или формации, то старается их не замечать, романтик всё надеется на то, что эти черные пятна не будут порочить общую красоту объекта его любви. Метафизическое самоослепление. Что ж, сам виноват, дабы не разочаровываться, не нужно было и очаровываться. Но что поделать, когда они были столь очаровательны. Ошибка моя состояла в том, что я искал высоконравственную красоту вне себя, в других, в другом, когда она всегда находилась во мне самом. Добродетель оказалась гораздо ближе, чем я думал. Я желал любить других, а нужно было любить себя и тем довольствоваться. Теперь я знаю, что надо всегда быть собой. Ведь глупо портить себя ради какой-либо женщины, или какой-либо религии или идеологии. Такое встраивание в систему, конечно, приносит выгоды, но ради этих выгод мне бы пришлось стать безнравственным человеком, что для меня крайне непозволительно. Вывод всему выше написанному – лучше всего одиночество, оно не заставляет лгать, приспосабливаться, изворачиваться, одиночество не требует от меня изображать того, кем я не являюсь. И, конечно же, не стоит увлекаться внешней привлекательностью, ведь за макияжем женщины или за стенами храмов как правило, скрывается то, о чем лучше узнать сразу, но в том то и дело, что уж больно любят женщины и церкви облегаться в таинственность, и любят изображать, будто их действия это некие таинства. Тайны же никакой нет, и женщина блудлива настолько, насколько блудлива церковь. Женщина блудодействует с соблазнителем, подобно сему церковь сношается с государством или же с министерством обороны, её пользует тот, кто больше платит. И этих блудниц я когда-то представлял святыми…. Трагично глупо было так думать. Но всё в прошлом, там и останется. А к одиночеству мне не привыкать, хотя я и по-прежнему остаюсь противоречивым человеком. Вот я пишу литературные произведения, такие антикоммерческие, которые выступают супротив общественных идеологий и структур, и, осознавая это, всё равно посылаю свои произведения на литературные конкурсы, надеясь на то, что цензура их пропустит. Конечно же, государственный милитаристский фильтр отвергнет мои творения. Ведь какой тут пацифизм, когда у нас милитаризм, какая тут девственность, когда у нас демография. Наивно с моей стороны так поступать. Видимо, будучи одиноким, я тянусь к людям, прося их – не принимайте меня, ведь становиться как вы, я не желаю, как и не желаю, стать частью вашей толпы, но хотя бы попытайтесь понять меня. Но для чего мне это понимание, когда я себя прекрасно понимаю и этого вполне достаточно для счастливой жизни.

18