Удалось ли Вулф убежать от своих родителей и от диктата «средней» культуры? В одной из последних дневниковых записей она с любовью и почти завистью вспоминает, какими «простыми, чистыми и прямыми» были ее «старики» – на контрасте с утомившим ее самоанализом. Ее высокую прозу «концентрированного момента» одомашнили middlebrow-авторы, вроде Майкла Каннингема и Джонатана Франзена. Мы все живем в мире сломанных иерархий и растерянности, когда омфал потерян, его поиски ложны, а жить без него мы так и не научились.
Но тем не менее капсулы времени, оставшиеся после Вулф, пригождались снова и снова – в семидесятых, в нулевых и теперь, – каждый раз новая волна ее популярности совпадала с витком истории, смысл которой до конца нам еще непонятен. И пригодятся снова.
Каждый раз, когда сегодня я вижу очередной вычищенный скребком, не дающий себе слабины, натянутый как тетива текст талантливой современной писательницы, я вспоминаю Вирджинию Вулф. Мы всё еще сомневаемся – тенью ее сомнений. Ей было непросто преодолевать мембрану, выходить в «наружную», опасную речь, из-за чего многие ее проблемные эссе не увидели свет при жизни, но она всё же говорила – со своими современницами, с нами и с нашими потомками. Именно в текстах и дневниках Вулф я, будучи подростком, ясно увидела, что солнце действительно всходило сто лет назад так же, как сейчас. Именно она разделила для меня (и многих других пишущих и читающих) время на прошлое и настоящее.
Будущее же начнется тогда, когда вопросы, поднятые в ее эссе, проживутся до конца. В своем сборнике «Ковентри» (2019) одна из главных современных писательниц Рейчел Каск отвечает Вулф, что с «хваленой своей комнатой» всё оказалось сложнее: даже имея возможность завести кабинет, можно долгое время продолжать писать на кухне, как во времена Джейн Остин. Даже снимая экономическую и социальную проблему, мы остается с вмятиной от неё у себя в голове.
Будущее начнется тогда, когда мы поймем, что синдром самозванца – это навязанное умозрительное препятствие. Многие думают, что уверенность – это разрешение себе быть близоруким. На самом деле это значит копать так же глубоко, но не бояться ошибок и не испытывать ложного стыда. Во времена Вулф почти невозможно было освободиться от чувства ничтожности, внушаемого обществом, которое запрещает тебе зайти в библиотеку. Но чары слабеют, и однажды, перечитав ее слова, мы поймем их как пережитые до конца, принадлежащие целиком прошлому. Мы перестанем бояться собственного несовершенства – и открыто обратимся к миру. Сделаем шаг за порог своей самости и вполне овладеем «наружной» речью, которой нас когда-то учила Вирджиния Вулф.
Ольга Касьянова,