В эссе нельзя раствориться этаким авторским водяным туманом, авторское «я» здесь собрано и усажено с читателем за один стол. Это коммуникативное пространство, а жажда понимания (та самая повышенная ответственность за точность восприятия) подталкивала Вулф к такой коммуникации с читателем. Это выход за порог – из медитативного режима внутренней речи, важного для художественного текста, к режиму речи внешней, а точнее – «наружной», то есть направленной за пределы себя. Стоит помнить, что Вулф, как любая не доверяющая своему таланту женщина, долгое время выступала как критик, публицист и opinion maker, и только потом, к тридцати плюс, дала право зазвучать собственному писательскому голосу, хотя сочиняла с самого детства и на дни рождения получала чернильницы и промокашки. Высказывать мнение, дискутировать и растолковывать (пусть и с грацией трикстера, который делает вид, что этого не любит) – естественное для нее состояние, хлеб насущный (в издания вроде
Сколько бы недружественные рецензенты (что тогда, что теперь) ни пытались изобразить Вулф холодной, нездешней и печальной дамой (мизогиния любит обвинять женщину в излишней серьезности), ее выступление в публицистическом тексте – это полноценный meet and greet. Биографический человек со своими мнениями, часто спорными, проявляется в языковой форме опыта, выглядывая из-за плеча своего фирменного стиля, и оказывается остроумным собеседником, иногда жестким, в бойцовской стойке к оппоненту, иногда теплым, готовым поделиться в том числе и ключами к пониманию своей high brow прозы. Как, например, в своем выступлении на BBC («Мастерство»), где она не откупается абстрактными фразами, а в форме шутливых олицетворений описывает томительные отношения со словами – фантастическими тварями, которые любят бродяжничать и меняться. Или «Вечер над Сассексом: размышления в автомобиле» – психологический этюд, в котором писательница как бы расщепляется на разные ядра личности, которые собирают из среды материал, после чего рождается персонаж: «крохотная фигурка» у нее на коленях. Мне трудно припомнить другой пример, когда читателя так запросто и близко допускают к интимному источнику.
Иными словами, эссеистика Вулф – это зона декомпрессии, шлюз. Волшебные бобы, чтобы взобраться на облако. Мостик к текстам посложнее – и к мыслям посложнее. Вся феминистская риторика в эссе Вулф тоже ведь написана с позиции «присяду, чтобы поговорить с ребенком на равных». Выступление «Профессии для женщин» Вулф начинает с разговора о дешевизне бумаги. «Своя комната» состоит из череды анекдотов, зарисовок и мыслительного эксперимента – наглядной трагедии гипотетической сестры Шекспира. Это аргументы, рассчитанные на самого консервативного дядюшку, а не только студентку, которой отказали в доступе в Оксфордский отдел рукописей. Вулф, внимательная к чужому мнению, прекрасно понимала, что значит «петь на задние ряды».
Любовь к наглядным, меметичным примерам привела Вирджинию к идее такой экзотичной формы, как роман-эссе, где публицистические главы чередовались бы с повествовательно-иллюстративными. Попытка поженить две важнейшие ипостаси не увенчалась успехом, и проект, начавшийся как раз с «Профессий для женщин» (1931), разделился на эссе «Три гинеи» (1938) и роман «Годы» (1937). Показательно, что «Годы» стали самым продающимся романом Вулф при жизни – его карманные издания даже отправляли солдатам на фронтах Второй мировой. Наглядный пример того, как публицистический контекст «облегчал» письмо Вулф, создавал некий режим Вирджиния-light, понятный для широкого читателя. Что-то подобное, но по другим мотивам, происходило и с шуточными биографиями. Вулф писала «Орландо» как безделицу, подарок и, действуя «вполсилы» (то есть на сто десять процентов вместо ста пятидесяти), создала выдающееся по форме и идеям произведение, вокруг которого сложился бессмертный, как сам принц Орландо, культ.
Если кого-то снижение масштаба задачи расхолаживает, то в случае Вулф оно позволяет спуститься с заоблачного, стратосферного уровня к слоям, насыщенным кислородом. В более прикладных вещах Вулф как будто высвобождается энергия, которая в большой прозе находится в состоянии напряжения, сверхконцентрации. Тут я не пытаюсь сравнить вещи, которые не стоит сравнивать, просто обращаю внимание на «ефрейторский зазор», на запас прочности таланта и созидательной силы, которые тем не менее зачастую не спасают пишущих женщин от синдрома самозванца.