Мысли о мире во время воздушного налета

Еще один бонус кислородного пространства пониженной ответственности: здесь Вулф могла реализовать свой дар прозорливости, понимания большой проблемы, будь она культурной или социальной. Самый известный пример, конечно, «Кинематограф» – эссе, опубликованное в 1926 году трижды, в журналах Arts, The Nation и Athenaeum (а гораздо позже вошедшее в множество учебников по киноведению). Тема судьбы кино тогда была горячей. Кто-то считал его новой скульптурой, кто-то балаганом для бедных, только появились первые фильмы Сергея Эйзенштейна, вышла книга «Здравствуй, кино!» Жана Эпштейна. Вулф, будучи не более чем пассионарным зрителем, лаконично формулирует в своем эссе не только то, что вскоре станет магистральным пониманием природы кино у авангардистов, но и опишет вектор его развития для режиссеров-визионеров на сто лет вперед. Абзацы про отягощенность кино техническими возможностями можно хоть сейчас вынести в эпиграф круглого стола об усталости эпохи CGI. Вулф также предостерегает кино от паразитизма на литературных формах – и при этом сама одна из первых экспериментирует с кинематографичностью в письме. Концепцию запечатлевания реальности «в отсутствии нас как свидетелей», которую киноведы позже будут называть «безличной камерой», она использует в романе «На маяк», в части «Проходит время», которую пишет параллельно с эссе, – еще один пример того, как плотно переплетаются ее фикшн и публицистика.

Многие другие вопросы, открывшиеся для обсуждения в начале XX века и сформулированные в эссе Вулф, сегодня являются нашими узловыми противоречиями. «Война бровей», которой посвящено «Middlebrow», продолжилась в эпоху постмодернизма и масскульта, ноубрау и мета, и привела к сегодняшней фрактальной субкультурности, которая с каждым днем дробится всё больше. Вопрос формальности образования, поднятый в эссе «Зачем?» для студенческого журнала, получил новое звучание в эпоху дистанта и свободного доступа информации (знала бы об этом Вирджиния, чьи университеты проходили в отцовской библиотеке). Что же до «Мыслей о мире во время воздушного налета», то, к сожалению, нам всё так же трудно понять, что борьба за мир должна происходить на уровне идей и повседневности, задолго до того, как экипируют солдат.

Ни один из вопросов не закрыт, и, более того, полу-чив новые сюжеты, они зачастую находятся в том же статусе, в котором их зафиксировала Вулф, – и это много говорит как о нашей связи с тем временем, так и о точности формулировок, чутье и внутренней работе, которую проделала писательница.

Вулф, обладая прекрасной языковой интуицией, тем не менее основательно готовилась к своим текстам, а в случае эссе также проводила масштабный ресерч (именно из-за сбора информации между «Профессиями для женщин» и «Тремя гинеями» прошло семь лет). Она презирала соблазн использовать интонационную легкость эссе как оправдание для легковесности суждений. Ее учителями в публицистике были столпы Просвещения Джозеф Аддисон и Ричард Стил, популяризатор Шекспира Уильям Хэзлитт, которых она читала во времена своей домашней «литературной школы». Раздраженный тон «Middlebrow» адресован в первую очередь именно популярной эссеистике ее эпохи – так называемым middles, авторским колонкам, располагавшимся обычно на средних разворотах газет. Вулф считала их пустопорожними продуктами массовой культуры от образованных, но безликих авторов, одинаково поверхностно отзывающихся обо всём вокруг (глядя на новые медиа, можно сказать, что борьба пассионариев и популяризаторов продолжается).

«Демократически-элитарная» война Вулф со всякого рода «хорошими середняками», профессурой и рассылкой Книжного Общества[32], связана с желанием порвать со всем викторианским, всем приличным, умеренным, всем, из чего выросла сама Вирджиния. В «Middlebrow» она говорит, мол, пусть рецензенты напоминают, что она живет в богемном Блумсбери, главное, чтоб никто не подумал, будто она живет в престижном Южном Кенсингтоне – так Вулф отрекается от своего прошлого, ведь именно в этом районе она выросла. Среди биографий, написанных отцом (не просто так она деконструировала этот жанр), в статусе дочери джентльмена – единственном, при котором женщину принято было считать разумной. Отказ от культуры отца – и матери, жертвенного Ангела-В-Доме (описание можно найти в «Профессиях для женщин»), во многом определил вектор Вулф. Однако викторианская гравитация всё равно иронически присутствует в ее эссе – в виде заземляющего, хозяйского взгляда, ремарок о перчатках посреди высокого диспута.