Мысли о мире во время воздушного налета

Это доказывает – если тут вообще нужны доказательства, – что природная способность слов приносить пользу крайне мала. Если же мы упорно заставляем слова, вопреки их природе, приносить пользу, то сами себе делаем хуже – обнаруживаем, что слова вводят нас в заблуждение, дурачат, отвешивают нам оплеухи. Сколько раз мы позволяли словам нас дурачить, сколько раз они давали нам понять, что ненавидят приносить пользу и по своей природе склонны выражать тысячу возможных вариантов, а не какое-то одно простое утверждение; уже столько раз, что в конце концов, мы, к счастью, начинаем смотреть правде в лицо. И начинаем изобретать другой язык, превосходно и ловко подогнанный для выражения полезных утверждений, – язык знаков. Среди наших современников есть великий мастер этого языка, перед которым мы все в долгу, – анонимный автор (никому не известно, кто это – мужчина, женщина или бестелесный дух), составляющий описания гостиниц для путеводителя «Мишлен». Он хочет сообщить нам, что эта гостиница – среднего качества, другая – хорошая, а третья – лучшая во всём городе. Как он это делает? Не словами; слова моментально вдохнули бы жизнь в кусты и бильярдные столы, мужчин и женщин, восход луны и размашистый летний прибой – всё это хорошо, но здесь некстати. Он обходится типографскими знаками: крыша с одним щипцом, с двумя щипцами, с тремя щипцами. Вот всё, что он говорит, и всё, что он должен сказать. «Бедекер» поднимает язык типографских знаков на новый уровень, в возвышенные сферы искусства. Когда этот путеводитель хочет назвать картину хорошей, он ставит одну звездочку; когда хочет назвать картину очень хорошей – две звездочки; а когда считает ее шедевром богоравного гения, на странице сияют три черных звездочки – и больше ничего. Хватило бы горстки звездочек и кинжалов, чтобы уместить всю художественную критику, всю литературную критику на шестипенсовой монетке; и порой нам жаль, что так не делается. Но это наводит нас на предположение, что в грядущем к услугам писателей будет два языка: один для фактов, другой для вымысла. Когда биограф найдет нужным сообщить нужный и полезный факт (например, что Оливер Смит поступил в университет и в 1892 году окончил его с отличием третьей степени), он выразит это нулем наверху цифры «5». Когда прозаик вынужден уведомить нас, что Джон позвонил в дверь, и немного погодя горничная открыла дверь и сказала: «Миссис Джонс нет дома», он к вящей пользе для нас и ради своего удобства выразит это отвратительное утверждение не словами, а знаками – допустим, прописной «Д» наверху цифры «3». Итак, мы можем рассчитывать, что в один прекрасный день наша биографическая и художественная литература станет стройной и мускулистой; а железнодорожную компанию, которая выразит предупреждение «Не высовывайтесь в окно» словами, оштрафуют на сумму, не превышающую пяти фунтов, за использование языка в неположенных целях.

Итак, слова не приносят пользы. А теперь давайте исследуем другое качество слов, положительное качество – их склонность говорить правду. Вновь обратимся к словарю. Он знает не меньше трех разновидностей правды: правда Божья или евангельская, правда литературы и правда жизни (обычно нелестная). Но рассматривать каждую разновидность отдельно было бы слишком долго. Для простоты понимания предположим: раз единственное мерило правды – долговечность, а слова выдерживают метания и капризы времени намного дольше, чем любая другая субстанция, то на свете нет ничего правдивее слов. Здания рушатся; даже земля гибнет. Где вчера было жнивье, сегодня – вилла. Но слова, если применять их правильно, способны, по-видимому, жить вечно. В таком случае напрашивается следующий вопрос: как применять слова правильно? Мы уже отметили, что для полезных утверждений они непригодны; ведь полезное утверждение может иметь только один смысл. А словам по самой их природе свойственна множественность смыслов. Возьмем простую фразу «Минует „Рассел-сквер“». Она оказалась бесполезной, потому что вместе с поверхностным смыслом содержала много потаенных. Слово «минует» навеяло мысли о бренности всего сущего, беге времени и переменах в человеческой жизни. Затем слово «Рассел» откликнулось шорохами: «расс-» – рассыпаются опавшие листья, шуршат по начищенному паркету шлейфы, а попутно приходят мысли о Бедфордском герцогском доме[11] и половине английской истории. И, наконец, слово «сквер» обрисовало контур, форму «square» в изначальном значении: квадрат на пересечении улиц, а в придачу смутный зрительный образ суровой шереховатости штукатурки. Итак, одна незамысловатая фраза возбуждает воображение, память, зрение и слух: в момент прочтения они объединяются.