Мысли о мире во время воздушного налета

Но всё же объединяются они бессознательно. Стоит сделать то, что мы только что сделали, – выудить навеянные словами образы и заострить на них внимание, образы становятся какими-то ненастоящими, да и мы тоже: мы уже не читатели, а специалисты, фразеры, коллекционеры крылатых слов. При чтении лучше не ворошить потаенные смыслы: пусть они так останутся потаенными, пусть внушают исподволь, а не утверждают прямо, пусть переливаются и перетекают друг в друга, точно тростники у русла реки. В любом случае о фразе «Минует „Рассел-сквер“» слова, безусловно, крайне примитивные. В них нет и следа той странной, той дьявольской силы, которой обладают слова, если они не отбарабанены пишущей машинкой, а возникли в человеческом уме на свежую голову; сила эта исподволь внушает нам представления об авторе, отражая его характер, внешность, жену, дом – даже кошку на коврике у камина. Никто не знает, отчего слова это проделывают, как им это удается и как их от этого удержать. Слова проделывают это не с подачи пишущего, а частенько прямо вопреки его воле. Навряд ли хоть один писатель захочет навязываться читателю, обнажив перед ним свой скверный нрав, тайные секреты и пороки. Но удалось ли хоть одному пишущему, если он не пишущая машинка, остаться абсолютно безличным? Мы всегда, неизбежно, знаем писателей так же хорошо, как их книги. Слова обладают столь мощной силой внушения, что частенько обращают дрянную книгу в человека, которого нельзя не любить, а хорошую книгу – в человека, чье общество для нас почти невыносимо. Этой силой обладают даже слова многовековой давности; если же слова новы, их мощь оглушает нас настолько, что мы не замечаем смысла, который вложил в слова автор, – не видим и не слышим ничего, кроме самих слов. Потому-то (правда, не только поэтому) наши мнения о ныне живущих писателях непоследовательны до сумасбродства. Только после смерти писателя его слова проходят какую-никакую дезинфекцию, очищаясь, хоть и не вполне, от нечаянных выделений живого организма.

Собственно, эта сила внушения – одно из самых загадочных свойств слов. Ее наверняка осознает отчетливо или хотя бы смутно всякий, кто хоть раз в жизни написал хоть одну фразу. Слова, английские слова, полны отголосков, воспоминаний, ассоциаций, что вполне естественно. Сколько веков они уже гуляют по свету, сколько веков они провели на устах у людей, в домах людей, на улицах, в полях. И в этом чуть ли не главная трудность, когда сегодня заносишь эти слова на бумагу: они настолько нагружены смыслами и воспоминаниями, что успели пережениться, образовав знаменитые супружеские пары. Например, великолепное слово «празелень» – кто сможет употребить его, не вспомнив сразу о «тьмочисленных морях»[12]? Разумеется, в старые времена, пока английский язык был нов, писатели могли придумывать новые слова и употреблять их. Нынче придумывать новые слова – дело нехитрое: они сами срываются с языка, стоит нам увидеть что-нибудь новое или испытать какое-нибудь новое чувство, но употреблять их мы не в силах, потому что язык состарился. Новехонькое, неношеное слово не влезает в старый язык, а объясняется это абсолютно очевидным, но загадочным фактом: любое слово – составная часть других слов, а не отдельная, обособленная единица. Строго говоря, пока слово не станет частью фразы, оно вообще не слово. Слова принадлежат друг другу, хотя, разумеется, только великие писатели знают, что «празелень» и «тьмочисленные моря» – слова-суженые. Мешать новые слова со старыми – необратимо подрывать здоровье фразы. Чтобы правильно употреблять новые слова, пришлось бы придумать новый язык; когда-нибудь мы наверняка к этому придем, но в настоящий момент у нас другая задача. Наша задача – посмотреть, что мы можем сделать средствами английского языка в его нынешнем состоянии. Как нам сочетать старые слова на новый лад, чтобы они продолжали жить, творили прекрасное, говорили правду? Вот в чем вопрос.