Мысли о войне

С другой стороны, нам ставят в упрек, что, поощряя вступление Австрии, мы не взяли твердо в свои руки руководство им. Особенно осуждают нас за то, что Австрия отправила ультиматум Сербии без нашего предварительного ознакомления с ним и без одобрения как его общего содержания, так и всех заключающихся в нем подробностей. Еще в настоящее время я считаю, что мы бы совершили ошибку, если бы пожелали предупредить этот упрек. Я не имею здесь в виду того обстоятельства, что раньше, и особенно во время балканских войн, венский кабинет неоднократно давал нам почувствовать, что мы нашим примиряющим вмешательством приносили вред австрийской политике. Между союзниками, притом тесно связанными друг с другом, такие явления нежелательны. Впрочем, этот момент в данном случае не имел сколько-нибудь решающего значения. Однако мы превратили бы с самого начала австро-сербский конфликт в международный, если бы австрийское выступление сделали германо-австрийским. В таком случае мы сами лишили бы себя всякой возможности локализировать столкновение и, в случае неудачи в этом отношении, организовать международное посредничество: мы не могли бы отказаться от формы и содержания ультиматума, определенно нами одобренного, и выступить в той роли, посредника, которую мы на себя взяли с самыми серьезными намерениями и которая могла бы иметь успех, если бы противная сторона не была бы так упорно несговорчива. Само собой разумеется, что мы требовали у венского кабинета постоянных информаций о его намерениях. Утверждение, будто мы дали ему полную свободу действий, – тоже одна из легенд, в столь большом изобилии расплодившихся во время войны. О требованиях, которые Вена собиралась предъявить Сербии, г. фон Чиршски в общих чертах поставил нас в известность. Принципиально мы ничего против них иметь не могли. Текст самого ультиматума представил мне статс-секретарь фон Ягов непосредственно после того, как граф Сцогиени ему таковой сообщил, поздно вечером 22 июля, с замечанием, что он считает его слишком резким. Он прибавил, что заявил об этом также и послу; он выразил ему также свое удивление, что вследствие позднего уведомления оказался лишенным возможности вообще высказаться по поводу такого важного документа. Согласно заявления посла, ультиматум уже был отправлен из Вены в Белград, подлежал там вручению на следующее утро и одновременно опубликованию в венской официальной печати.

Таковы факты. Они опровергают высказанное другой стороной утверждение, будто мы принимали участие в составлении ультиматума, старались даже по возможности придать ему более острую форму и, во всяком случае, ознакомлены были с этим документом еще в то время, когда еще возможно было повлиять на его содержание или форму. В этом нет ни одного слова правды.

Был ли ультиматум слишком резок? Обвинители Германии, которые, как кажется, всего больше желают доказать виновность ее в войне, делают из его резкости вывод о силе воинственных тенденций центральных держав; другие критики считают острую форму его даже фактической причиной войны, и сэр Эдуард Грей, как уже известно, заявил нашему послу, что форма ультиматума лишает его возможности оказать успокаивающее воздействие на Петербург. Я, с своей стороны, тоже был недоволен резкой формой ультиматума, потому что она, действительно, могла создать ложные впечатления, что центральные державы желали мировой войны. Оставаться при подобном мнении и после того, как определенно выяснилась наша посредническая деятельность, можно только при наличии предвзятости, которая, по-видимому, неразрывно связана с политикой. Фактически Австро-Венгрия могла только в том случае сладить с грозящей ей со стороны Сербии опасностью, если бы она действовала энергично. Бархатные перчатки только подбодрили бы великосербскую пропаганду и раздражили бы Россию. В таком случае было бы лучше совсем сложить руки. Только действия, исполненные решимости и силы, могли оградить австрийскую монархию от распада, и одновременно с тем, – как это ни парадоксально, – на долгое время сохранить всеобщий мир.