Мысли по дороге на пенсию

И пошли. Разбойник, еще недавно жалкий, жадно хватающий воздух, утер слезы и сопли грязным рукавом да приосанился. Забыл напрочь, в каком положении корчился под солдатовым коленом, и уже властно понукал куда идти. Шли долго. Солдат, по привычке, замечал ориентиры и пути отхода. Вдруг вспомнил проулочек, где ему завязывали глаза. «Близко уже», — подумал. Внутренне подобрался, незаметно взял в руку пяток длинных гвоздей, увесистых, граненых, судя по длине, кованых для ворот или еще для чего большого. Провожатый что-то заюлил, закрутил головой. Солдат пропустил его на пол шажочка вперед — пусть под рукой будет. Они шли вдоль покосившегося забора. Вдруг солдат услышал звуки потасовки, скрытой пока строениями. Скорость событий резко изменилась. Восприятие и чувства старого служаки резко обострились. Провожатый, как в замедленном кино, поворачивался, дергая что-то из-за пояса. Свободная рука расслаблено, но мощно, хлопнула в мякоть шеи, цепляя ворот обратным движением, направила обмякшего горе разбойника на столбик забора. Ноги сами подобрали разбег к прыжку, оттолкнувшись от забора каблуком, закрутили тело в пируэт. Глаза уже в полете отработали как дальномеры и прицелы. Падая на землю и уходя клубком с места приземления, солдат хлестко распрямил руку с гвоздями, направил свистнувшие жальца в овал лица ближнего врага (а кто еще в бандитской малине? нету там друзей!). Фиксируя рев «Попал!», — продолжил кувыркаться по земле, подбил ноги подвернувшегося. Прокатился по упавшему впечатывая локти и колени во все мягкие места, подхватил топорик с земли, метнул в набегающего. Тут, как с небес, скрипучий и тихий голос: «Стоять всем, гостей не трогать!» И к нему: «Ах, солдатик, ты ведь не призывник уж давно, куда спешишь? Спокойно. Филя твой — вот он. К чему людей рвешь?». Вкрадчиво так и спокойненько, разрушил тать старая, боевой вихрь. Слушать его начал солдат, Филю глазами нашел. Вот он, сжимает кол деревянный, рубаха разодрана, носом чуть не пар пускает — боец! Оценил обстановочку: старик с блеклыми рыбьими глазами на бревнышках сидит, трое на ногах, рожи явно не камер-юнкерские. Четверо корчатся по полу, как черви на рыбалке. Ничего обстановочка. Только вот Иваныч-то, его же никто не видел. Не оставит он в живых. Надо дорабатывать. Ишь, кот баюн: все застыли, всех заморочил. Только мы ученые, видали мы, таких Кашпировских. Старик, как змей, стремительно, едва уловимо для глаза, скользнул вплотную к Филе, задрал ему бороду острейшим ножом. Зверь внутри солдата прыгнул — не было и доли секунды промедления и мыслей не было, только бросок пса на жалющую змею. Острие мгновенно отреагировало, хищно подставляясь под грудь солдата. Холод каторжанского ножа, не остановил движения к цели, руки смертельным вихрем крутанули хлипкую шейку, пальцы как когти завершили разрушение. Бой продолжался. Филя стал рядом. Теперь все напоминало работу косарей на поле — ритмично, наотмашь, от души. За миг все было кончено. Перед натиском и верой друг в друга разбойники были слабой преградой. Солдат присел, прижал руку к боку, прикрыл глаза. Филя, борясь с испугом и отчаянным желанием просто разреветься от бессилия, пытался приподнять друга на ноги. Старая женщина, проходившая мимо, остановилась и коротко, но властно сказала: «Неси ко мне, быстрей!»

В маленькой темной лачуге Филю и маленького мальчишку, то ли внучка, то ли приемыша, выставили из единственной комнаты в сени. Крикнув, чтобы принесли воды, женщина начала, позвякивая, доставать стеклянные посудины и что-то еще. Филя, следуя подсказкам мальца, таскал воду, топил дымную потрескавшуюся печурку. Мыслей не было. Двое суток боролся солдат с костлявой, то погружаясь в забытье, то изредка выныривая в общий мир, для того чтобы найти глазами Филю. На третью ночь, под утро, он нашел в себе силы сесть. Потрепал Филю, разбудил, улыбнулся:

— Ты знаешь, я вспомнил, мама меня звала Филей, пока командиры не стали звать Солдат. Вот так, тезка! — помолчал и добавил:

— Вот и пришел я. Пенсия.

Медленно опустил голову на грудь и замер…