Мысы Ледовитого напоминают

«У нас в офицерском салоне не было особого праздника. Как враг речей я ещё за обедом предупредил всякие праздничные речи, ибо, согласно моей точке зрения, от нас ждут не речей, но только дел».

Итог? Не все даже вышли к столу.

Третья цитата, ещё штрих к его взгляду на мир, тоже из дневника:

«Сегодня год, как у нас на борту „Зари“ был Его Величество император» [183].

Сказанное перед экипажем, это было бы понятно как соблюдение положенной нормы, но в личной записи это уже перебор и указывает на тип мышления, далекий от принятого у тогдашней интеллигенции. Между прочим, Колчак, вспоминая проводы экспедиции в Петербурге и сетуя, что они «не были особенно торжественны», посещения «Зари» императором даже не помянул (Колчак, Русская…, с. 82).

А вот четвёртая цитата — к стилю толлева руководства:

«Как только Толль принял решение идти на остров Беннета… С этого момента начальнику экспедиции сделалось всё окружающее безразлично. Он весь ушёл в свои две байдары, две нарты и двух якутов»; «Толль не хотел больше плавать на судне, а хотел просто от него избавиться» — слова из отчёта Матисена;

Всё это быстро выявилось в делах экспедиции. Колчак вспоминал:

«Ненормальное положение начальника чисто морского предприятия — не моряка — выясняться начало с первых дней, и все усилия Коломейцева регламентировать и оформить эти отношения не привели ни к чему, т. к. Толль как бы избегал касаться этого вопроса».

Добавлю несколько штрихов и от себя. Во-первых, идея бросить судно владела Толлем с самого начала экспедиции. Она возникала и у других путешественников, но никем, насколько знаю, не планировалась заранее. Во-вторых, он любил природу и само путешествие, но охотился столь яро, что другие упрекали его в бездумности; а в его рассуждениях о природе Севера видны зачатки царящего ныне расточительства (см.: Чайковский. Почему погиб…, с. 13). В-третьих, Толль во всём старался копировать знаменитых путешественников Эрика Норденшельда (Швеция) и Фритьофа Нансена (Норвегия), проплывших в тех же местах ранее на шхунах «Вега» и «Фрам». Но вряд ли это у него вышло.

На «Фраме» все жили, питались и развлекались вместе, празднуя все дни рождений. Там деления на офицеров, учёных и матросов не существовало; в частности, гарпунщик, кок и кочегар прежде служили офицерами.

Частые праздники были и на «Веге». Правда, офицеры и матросы питались там порознь, зато библиотека была подобрана на все уровни культуры. На «Заре» об организации жизни «нижних чинов» и, тем более, о библиотеке для них вообще не слышно, хотя культурный уровень некоторых был очень высок[184].

А ведь опытные полярники тогда уже прекрасно знали, что безделье и тоска — верные спутники цынги. От неё зимовщики на Груманте издавна спасались, плетя длинные цепи верёвочных узлов, чтобы затем их развязывать и снова увязывать. Ничего лучшего «заботливый» Толль не предлагал, и обитатели кубрика развлекались в течение полярной ночи гармошкой и гитарой, а позже — ещё и пьянством. Лишь на рождество Толль подарил им шашки и домино.

Эрик Норденшельд

Фритьоф Нансен

Тогда, в декабре 1900 года, и был устроен единственный праздник[185]. Подарки от президента АН раздавал Толль, а спектакль (весьма искусный) устроили «нижние чины» для «господ». Кают-компания по воле Толля скучала, зато кубрик ликовал: Толль впервые выдал спиртное. Судя по дневнику, он, немец, полагал, что 13 человек русских пьют полночи подаренные им две бутылки рому. Куда как вернее, что команда сочла возможным, не таясь, напиться спирта. К нему боцман, любивший выпить, имел доступ всегда, а затем и механики подделали ключ [Бегичев, с. 15, 17]. Столь же наивно Толль полагал, что в жёсткой регламентации спиртного следует Нансену.