МЖ-2. Роман о чиновничьем беспределе

– Тихо! Сюда идут. – Она дернула меня за рукав, но я все еще ничего не слышал. В Лоре мгновенно проснулись ее прежние навыки долгой жизни в этих разбитых временем чертогах. То, что я принял бы за шелест дождевых капель, оказалось звуком отдаленных шагов. Они приближались, и вот я уже различил чье-то напряженное покашливание, из-за угла ударил тонкий луч фонаря, затем еще один, появились и пропали, а потом снова появились две пары светящихся глаз. Собаки. Молчаливые. Я не люблю молчаливых псов, их молчание не предвещает ничего хорошего. Это значит, что вместо бреха собака сразу пускает в ход зубы. Следом за собаками показалась группа из четырех человек. Двое с мощными фонарями, двое с бейсбольными битами: маргинальная публика. Я смог определить это по их походке, даже не видя лиц. Что делать человеку, когда его застигли ночью, да еще и в таком месте? Попытаться убежать? Не годится. Договориться? Ну что ж…

– Привет, мужики, – оптимистично начал я, – вы тут нашего котенка не видали? Сбежал, шельмец. Такой белый, с розовым бантиком на шее и с колокольчиком на хвосте.

– Слы, мужик, хорош порожняк гнать, бля! – услышал я ожидаемое. – Чо тут среди ночи делаете?

– Да я ж говорю, котенка…

– Ты кто такой? – очень глухим, низким голосом спросила Лора. – Разговаривать не умеешь? Нимостор не чтишь?

– Ой, еб твою мать! Пацаны, да вы смотрите, кто к нам пожаловал! Ебанашка! Сучка сатанинская! Про Нимостор она услышала, от которых одно говно в воде и скелеты остались. Харэ гнать-то! А то у нас тут два кобеля, а сами мы охрана местная. Может, вас, таких грозных мудаков, собаками притравить?

– Ну, попробуй, выблядок – спокойно ответила Лора.

– Блад, Рой, фас! Взять ее! – завизжал тот. Но кобели нападать не спешили. Вместо этого они начали поскуливать и жаться к ногам своих хозяев. Тех это, похоже, сильно смутило:

– Сашок, чо это с собаками-то, а? – спросил кто-то, чей голос дрожал от страха и готов был сорваться на визг.

– Н-не з-знаю, – ответил хам по прозвищу Сашок.

– Ребят, вы нам фонарик оставьте, а сами идите себе восвояси, – задушевно предложил я, – моя девушка здесь жила, когда вы еще в пеленки гадили и так по-хамски говорить не умели. Не злите ее, а то у вас будут бледные лица. Просто оставьте фонарик. Один. Мы свои дела сделаем и уйдем, а фонарик я вам верну. Подходит такой вариант?

– Да что ты с этими сопливыми торгуешься, – сказала Лора с презрением, – расстреляй их и собак в придачу, раз они такие трусливые шавки.

Тут все четверо взвыли в один голос, моля о пощаде. Потом у них хватило ума побросать фонари и убежать. Собаки последовали следом за хозяевами.

– Они вернутся. Зря ты не стрелял, – посетовала Лора.

– Не вернутся, – успокоил я ее, – у них сейчас в штанах столько говна, что они его до утра не отмоют. Скажи мне лучше, почему твой папаша не звонит? Он вообще думает вызволять тебя из цепких лап прошлого? Или ему надоело?

– Он проявится. Я специально отключила телефон, чтобы побыть здесь хоть немного, вспомнить свою жизнь. Для меня эти катакомбы родней и дороже любого дворца, для меня больничка – дом родной! Пойдем, я все тебе здесь покажу. Хочешь?

Я хотел. Я был благодарен ей за то, что она отключила телефон и тем самым отсрочила развязку. Мы стали подниматься по узким, без перил, лестничным маршам, бродить по этажам, где в середине были пустые лифтовые шахты, какие-то наполовину разбитые фанерные короба, в оконных проемах кое-где остались еще рамы. В некоторых помещениях и на балконах были кучи песка, и в песке этом потихоньку проросли деревья, воплощенная фантастика: вот так же все, что выстроено человеком, зарастет лет за триста джунглями и тайгой.

Капала вода, напоминая «Ностальгию» Тарковского и еще сто тысяч кинокартин, где этот прием используют все, кому не лень. Луч фонаря выхватывал настенные надписи, среди которых превалировало слово «хуй», а почему-то еще критика в адрес В.В. Путина, что свидетельствовало о том, что национальным большевикам также не чужды прогулки в этом диком месте. Читая настенную прозу уровня «хуй, пизда, ибацца». Лора фыркнула:

– Раньше здесь такого не было. Быдло прется от своей безнаказанности. Когда все здесь принадлежало нам, никто не пачкал стены. Мы фильтровали посетителей.

При этих ее словах мне стало не по себе, и я вспомнил, что та, кто ведет меня сейчас этими разбитыми коридорами, суть серийная убийца. Безжалостный палач, который спокойно торговал органами своих жертв, цинично называя их «товаром». И все сразу исчезло: и нежность моя к ней, и любовь, которой, конечно же, не было и быть не могло, ибо не мог же я, весь такой из себя высокоморальный, и высокодуховный, и высокопринципиальный, полюбить эту запредельную падаль. Пусть горит в аду. Все же удивительно, как это место меняет тебя. Прежние чувства – будто карты, которые были открыты, переворачиваются рубашками вверх, а закрытые, наоборот, открываются.

– Лора, позвони ему. Мне здесь как-то не по себе, здесь отовсюду дует, и я не уверен в нашей безопасности даже с пистолетом.