МЖ. Роман-жизнь от первого лица

– Может, ты и не наркоман, но вот только, видать, ядрышки твои еще продолжают биться. Ложись-ка ты спать. Тебе не холодно?

– Знобит ужасно. Накройте меня, а?

– У нас одеяло только одно положено, но уж ладно…

Под двумя тонкими казенными одеялами я кое-как согрелся и, несмотря на тупую боль в области раны, уснул.

Людям не чужда человечность и сострадание. Я убедился в этом на собственном примере. Двое моих сотоварищей по палате проявили по отношению ко мне всю ту заботу, на которую были способны два больных мужика. Один из них, Саша, работавший на телевидении, получил три удара ножом в темной подворотне, где-то в районе Китай-города, а у другого, Вадика, в результате дорожной аварии почти не работала вся левая половина тела. Наутро я попросил у Саши телефон, позвонил сходящим с ума женщинам: маме, Лере, Свете и Еве. Позвонил на работу.

Моей начальницей с недавних пор была гадкая, глупая стерва по фамилии Капельская. Мы ненавидели друг друга страшно, и я всерьез подумывал привязать под ее автомобилем гранату, подарок Толяна. Ей я и позвонил:

– Алло, Наталия, здравствуйте. Со мной произошел несчастный случай, и я нахожусь в Склифе. На работу прийти не смогу. Не знаю, когда меня выпишут. Ведь меня только вчера оперировали.

– Вербицкий, вы очень оригинальны.

– В каком смысле?

– Я впервые встречаю человека, который решил продлить себе отпуск столь оригинальным способом.

Несмотря на дурман от недавнего наркоза и страшную слабость, я почувствовал такую ярость, что, если бы эта сука была сейчас рядом, я спрыгнул бы с кровати и вцепился ей в ее жирное горло зубами.

– Слушай, ты, поганое, тупое быдло! Сука, которая народилась мне на горе и никак не сдохнет! Пошла ты на хер, тварь! Я тебя грохну! Гадина, блядь!

Последние слова я проорал в отключенную от связи трубку. Капельская не смогла вынести моего крика души. Я в изнеможении рухнул на худую больничную подушку и понял, что вместе со здоровьем я потерял еще и работу.

– Круто ты ее отделал, – подал голос Саша. – Может быть, зря ты так? Кто это был-то?

– Начальница.

– Ну, это ерунда. А я-то думал, что ты так с женой разговариваешь.

– Ну, что ты, Коля. Жена летит сюда. А эта сука… Ты знаешь, а я рад, что сказал ей все это. Пошла она…

– А как у тебя теперь на работе будет?

– А никак не будет, думаю. Самой работы не будет больше.

– Жаль.

– Что поделаешь… Лучше так, нежели из-за такого дерьма на нарах в тюремной камере загорать.

А потом приехали все сразу. И Лера увидела Свету, а Света увидела Леру. И Лера увидела большой живот Светы. И никто ничего не сказал друг другу. Света подождала в коридоре. Лера просидела у меня больше часа. Света пробыла еще больше. Потом приехала мама, и они со Светой долго ходили по этажу и собирали мне матрацы. В результате я оказался переселенным на кровать возле окна и, словно принцесса на горошине, лежал на пяти матрацах, укрытый тремя домашними одеялами, ибо каждая из моих женщин привезла по одеялу, причем не сговариваясь.

Вот так, на кровати, стоящей возле окна, в палате на девятом этаже отделения тарако-абдоминальной хирургии, я провел три недели. Сказать, что это было худшее время в моей жизни во всех отношениях, значит не сказать ничего. Я навсегда запомню эту холодную палату на шесть человек, сообщающуюся с другой такой же посредством коридора. Без двери. Палату, заполненную резаными, битыми, ломаными, стреляными, стонущими во сне и наяву людьми. Тупицу лечащего врача, взяточника и лентяя, которого между собой мы, больные, прозвали «Доктор Зеленка». Авторитетного упитанного заведующего отделением, профессора Авакумова, который так показательно брезгливо вытер руки, после того, как во время медосмотра прикоснулся к моей зашитой ране. «Диклофенак натрия», производства завода господина Брыкалова, благодаря качеству которого я перенес лекарственный гепатит, насилу остановленный с помощью капельниц с итальянскими препаратами для лечения печени. Милицейских следователей, каждый раз разных, изводящих меня своими расспросами и требующих во всех подробностях описать братишек Власенко. Еду в термосах, которую мне приносили мои женщины, так как питаться в столовой и здоровому-то человеку было опасно, а уж мне, с изгаженной брыкаловскими уколами печенью, и подавно.