МЖ. Роман-жизнь от первого лица

Братьев Власенко поймали. Примерно через месяц после того, как они поиграли в крутых парней. Одному из них дали семнадцать лет, а того, что стрелял, удавили в камере. Частенько меня посещали мысли о мести милейшего парня по фамилии Присовкин, но, как оказалось впоследствии, они были лишены основания. Коля Присовкин вновь присунул кому-то прямо в голову и сумел выкрутиться из создавшегося положения. Никаких денег он не вернул. Ему, если так можно выразиться, «подфартило». Его славных учредителей, алчущих возвращения пятидесяти тысяч долларов, которые, по уверению Коли, реквизировал я, посадили в тюрьму! Как оказалось, милейшие Магомед Аббасович и Вахит Мамедович, помимо алкоголя, промышляли еще и, страшно сказать, наркотиками. И что-то у них там не заладилось. И уехали они в солнечный Магадан лет на пятнадцать. А Коля, говорят, по этому случаю на радостях страшно напился и устроился в какую-то другую шарашку. Не делай так больше, Колюня. А то в следующий раз не повезет, и поменяешь ты свою новую квартирку на тесный деревянный костюм.

Но были и светлые минуты. И пожалуй, они важнее всех профессоров, напоминающих доктора Менгеле. Самоучек-докторов, тычущих во все стороны пузырьками зеленки и препаратов, сделанных на основе фекалий и стрихнина. Все мои взяткодатели посетили меня с обильными дарами, после которых обе наши палаты наелись деликатесов до отвала, а Андрей на полном серьезе предлагал выписать для меня и для всех моих коллег по несчастью шикарных проституток, прямо из отеля «Балчуг-Кемпински», и мне еле-еле удалось отговорить его от этой затеи. Приехал Костя. Молча достал из кармана конверт с кокаином и положил его в верхний ящик моей тумбочки.

– Костя, ты что, с ума сошел? Унеси его сейчас же! Не хватало еще, чтобы сюда приехал «Госнаркоконтроль» и меня перевели в больничную палату какой-нибудь «Матросской Тишины»!

– Да ладно тебе, брательник. Сам не снюхаешь, вон пацанов угости. Им, поди, тоже больно, а первый номер, он от боли и есть первое средство, причем от любой, как телесной, так и душевной.

Конверт с кокаином я так и не распечатал. Ну его к чертовой матери! При выписке я забрал его с собой и потом подарил кому-то, кому он точно был необходим. Если я под марихуаной палю в потолок, а от наркоза бужу в себе демонов, то что же я натворю после такого количества кокаина?! Страшно предположить, и экспериментировать совсем не хочется.

Света приезжала каждый день после работы. До родов ей оставалось не так уж много месяцев, но она продолжала ездить на работу и ни разу не пожаловалась на плохое самочувствие, на усталость, не поддалась отчаянию и не впала в истерику. Она кормила меня с ложки, а потом я сгибал ноги в коленях, чтобы не привлекать внимания окружающих, а она, просунув руку под одеяло, стаскивала с меня трусы, овладевала членом и давала мне возможность вновь почувствовать себя полноценным мужчиной. Она сама меняла мне белье и обтирала меня влажными салфетками. И никто так, как она, не заботился обо мне. Я буду помнить ее доброту всю свою оставшуюся жизнь.

Все визиты происходили вечером и занимали два-три часа. В остальное время я спал и размышлял о собственной судьбе. Я сразу же отнес то, что случилось со мной, к каре Божией. Бог, думал я, не только отвернулся от меня, но перед этим решил меня наказать. И наказал. А потом отвернулся. И никогда больше он не простит меня. И никогда больше я не смогу прийти к нему и попросить у него прощения. Он не отпустит мне грехи. Он заклеймил меня этим семнадцатисантиметровым шрамом под левой грудью и тем самым дал понять, что я нахожусь у самой последней черты, за которой меня ждет небытие. Нет никакой надежды на прощение, и как мне дальше жить с этим, я не знаю.

От этих размышлений мне становилось совсем худо. Надежда, эта лучшая подруга выздоровления, все чаще покидала меня и однажды покинула совсем. Я в отчаянии лежал на своей комфортабельной кровати возле окна, из которого открывался прекрасный вид на центр и широкую панораму Москвы, и плакал. Кислые, настоянные на лекарствах слезы душили меня, попадали мне в рот, и я, не морщась, глотал их. И в тот самый наивысший момент отчаяния, когда я мысленно попросил Его лишить меня жизни, моей руки коснулись так, как может коснуться лишь родная мама.

– Бедный мой, маленький сынуля. Зачем ты плачешь? Или тебе от этого становится легче? Тогда плачь. Я буду сидеть рядом с тобой и утирать твои слезы. А лучше улыбнись своей маме и вспомни, как мы шли с тобой по горной тропе в Железноводске, когда в детстве тебя направили в санаторий, подлечить желудок, помнишь?

– Да, мам. Конечно, я помню. Тогда еще была поздняя осень, роскошная в тех местах, как палитра Леонардо.

– Тебе стало легче? Ну, хотя бы чуть-чуть?