Н.А.Львов

Так не выдти кручине с сердца вон.

Не звезда блестит далече во чистом поле,

Курится огонечек малешенек.

У огонечка разостлан шелковой ковер,

На коврике лежит удал доброй молодец,

Прижимает белым платом рану смертную,

Унимает молодецкую кровь горячую.

Подле молодца стоит тут его бодрой конь,

Он и бьет своим копытом в мать сыру землю,

Будто слово хочет вымолвить хозяину:

«Ты вставай, вставай, удалой доброй молодец!

Ты садись на меня, на своего слугу;

Отвезу я добра молодца в свою сторону.

К отцу, к матери родимой, к роду племени,

К малым детушкам, к молодой жене».

Как вздохнет тут удалой доброй молодец;

Подымалась у удалого его крепка грудь;

Опустилися у молодца белы руки;

Растворилась его рана смертоносная,

Полилась ручьем кипячим кровь горячая.

Тут промолвил доброй молодец своему коню:

«Ох ты, конь мой, конь, лошадь верная,

Ты, товарищ моей участи.

Добрый пайщик службы царские!

Ты скажи обо мне молодой вдове,

Что женился я на другой жене,

На другой жене, на сырой земле,

Что за ней я взял поле чистое,

Нас сосватала сабля вострая,

Положила спать колена стрела».

Стилевая выдержанность и строй художественных образов, отсутствие литературной стилизации говорят о глубоком знании, вероятно интуитивном, закономерностей народного стихосложения.

В «Собрание…» нотных записей Львов не включил этой песни, очевидно, из скромности. Он не считал себя вправе признавать ее народной. Зафиксировал эту песню Данила Кашин в 1833 году, включив в свой первый сборник «Русские народные песни…». Подлинность записи Кашина закреплена двоюродным братом Львова, участником арпачевского хора Федором Петровичем Львовым в его книге «О пении в России» (Спб., 1834). Его покоряло в песне прадеда прежде всего «соблюдение нравственных отношений… никакого сожаления о прекращении жизни и о разлуке с сердечными своими».

Мелодия былинного сказа крайне строгая, скупая и однообразная. Выразительность и воздействие песни на слушателей достигались, конечно, главным образом самим текстом и эмоциональностью в манере ее исполнения.

И что знаменательно! — декабристы на каторге в 1830 году, в годовщину восстания 14 декабря, исполняли гимн, посвященный восстанию Черниговского полка, со словами декабриста Михаила Бестужева, подтекстовавшего их «на голос» песни П. С. Львова «Уж как пал туман…».

«Подтекстовками» занималась вся молодежь в Чсрснчицах и Лрпачёве: подтекстовки «на голос», как уже говорилось, были широко распространены в русском обществе и за границей на рубеже двух столетий. «Подтекстовки» встречаются в творчестве Львова неоднократно. Им написан дуэт на музыку Жирдини, «в Лондоне печатанную»:

«Куколка, куколка,

Ты мала, я мала.

Где ты тогда была?

Как я глупенька

Встала раненько,

Встала раненько,

В поле ушла.

Там между розами

Мальчик спал с крыльями.

Я приголубила

Мальчика сонного.

Он лишь проснулся,

Взглядом сразил.

Я приуныла,

Куклу забыла:

Мальчик мне мил».

Эти стихи завершаются в типичном «стиле рококо». Но первая часть была записана видными собирателями фольклора в 90-х годах XIX века как народная песня во многих вариантах в губерниях Тверской, Новгородской (Валдай) и других. Дальнейшим исследователям предстоит решить вопрос: воспользовался ли Львов для дуэта Джирдини словами народной песни, или же его дуэт перешел в народ.

Второе «музыкальное» стихотворение: «Слова под готовую музыку Зейдельмана. Дуэт» — не представляет большого интереса, в отличие от музыкальной подтекстовки русской плясовой с авторским заголовком: «Песня для цыганской пляски. На голос «Вдоль по улице метелица идет». Она опубликована в «Литературном наследстве» (1933):

«…чок, чок, чок, чок, чеботок,

Я возьму уголек в плетешок…»

Львов избрал «Вдоль по улице…», потому что чутко различал, какие именно плясовые песни подходят для цыганской темы; в его предисловии к «Собранию…» можно прочесть несколько проницательных наблюдений над цыгано-русским жанром, зародившимся как раз в описываемые годы после того, как А. Г. Орлов привез из Бессарабии цыганский хор.

Львов создал этот «чеботок» для двух комнатных девушек, Даши и Лизы, красавиц цыганочек, которых он взял к себе в дом в раннем их детстве и воспитал. Мария Алексеевна их очень любила и баловала — по праздникам одевала как барышень. Они были мастерицы плясать. Державин дважды их воспел, первый раз в стихотворении «Другу»:

«Пусть Даша статна, черноока

И круглолицая, своим

Взмахнув челом, там у потока,

А белокурая живым

Нам Лиза, как зефир, порханьем

Пропляшут вместе казачка

И нектар с пламенным сверканьем

Их розова подаст рука»,

а второй раз — в знаменитых стихах «Русские девушки».

Боровиковский запечатлел их облик на цинковой пластинке, записав на обороте: «Лизынька на 17-м году, Дашенька на 16». Так, скромные горничные девушки дважды обрели бессмертие. Приютившим их Львовым они ответили на ласку безграничной преданностью — обе они самоотверженно ухаживали за Николаем Александровичем во время смертельной болезни, и он умер на руках старшей из них.