На Алжир никто не летит

Поймите меня правильно — не сраного косаря мне было жалко. Я повелся на то, что у нас тут типа «братство». Скажи он мне нормально: с бабками туго, не знаю, когда выберусь, — дал бы я ему гребаный косарь, очень может быть, что безвозвратно. Так ведь нет… Трепанги, мать их.

Что поделать — порода такая.

Валя, кстати, потом куда-то исчез. Уж не знаю, с каких трепангов.

Или вот одна: все платят за чай — она регулярно забывает; из нее буквально вытряхивают, когда замечают, — народ здесь не любит церемониться. Но с той как с гуся вода — не платит, когда может. Что не мешает ей регулярно задвигать за «духовность». И не убогая какая — прилично прикинута, симпотная, с работой.

Кстати, к пьяным у меня смешанные чувства, но на опохмел я всегда даю.

Похоже, со всего можно слезть, если только захотеть. Но вот только в этом «захотеть» и кроется главная проблема, или одна из главных. Нам, смертным, не дано выбирать, чего нам хотеть. «Человек может поступать, как он хочет, но не может хотеть, как он хочет».

Сколько ни пытался я выяснить у давно завязавших, что же такое произошло, что они теперь не пьют — часто после неоднократных и безуспешных попыток, — я так ничего и не выяснил. Тем более особо наседать было не слишком удобно — мы были мало знакомы. Та же Полина, пять лет не могла — и вдруг смогла. Что за час «X» наступил, или не час, а целая особая полоса? Я слушал очень внимательно, но всегда пропускал этот момент или даже растянутый момент. Как-то он ускользал из их рассказов, порой весьма подробных. Или это я такой бестолковый.

Пришлось довольствоваться таким объяснением: на них снизошло. Если это объяснение хоть что-то объясняет.

— Я поняла, что алкоголь ослабляет человека. Да, алкоголь действительно ослабляет человека.

— …он мне говорит: «Николай, это же брак» — и сует мне эту деталь, да сам вижу, что брак, но деталь-то не моя, я ему: «Не я ее делал» — а он, блин, слушать ничего не хочет, брак да брак, и хрен теперь что докажешь, ты чего привязался? Я весь в обидках такой, короче, до группы доехал и чувствую, такая жалость к себе прет и своеволие такое прямо накатывает…

— Очнулся в Бологом, всего колотит, не помню ни хрена, на кармане — ни копья…

— Я с утра, конечно, помолилась, еду на работу, а там джип стоит такой с понтом, не проехать, твою мать, а мне еще в храм надо подъехать, тут еще новый головняк на работе подкинули, шефиня озвереет, если опоздаю, в общем — все впритык; мне мой батюшка говорит: в таких ситуациях…

Всякого я тут наслушался. И смешного, и страшного, и глупого, и умного. Случалось даже, что все это — в одном флаконе.

А вообще, говорили больше о работе, о начальстве, о сослуживцах, вообще о людях — как ладят с ними, а чаще не ладят, — о деньгах, о хате. Жизнь как жизнь. Даже не скажешь, что многие здесь — обманувшие смерть.

Много жаловались — кого плющит, кого колбасит, кто на депрессухе, кто на шугняках.

Кстати, ни разу не слышал здесь слово «церковь». Только «храм».

Не уверен, но такое чувство, что для многих здешних алкоголизм — самое интересное, что случилось в их жизни. И теперь их жизнь так и строится вокруг собственного алкоголизма и непития. Кое-кого можно было даже назвать профессиональным трезвым алкоголиком. («Трезвый алкоголик» — устойчивый термин; я, к слову сказать, пока являюсь таковым; надеюсь, что им и останусь.) Доходило до смешного — мне, например, рассказывали об одном челике, который вот уже двадцать три года (!) не пьет, но каждый божий день болтается по собраниям, то на одно зайдет, то на другое, благо в Питере их много. Его уже весь город знает. «А что ему еще делать? Он уже немолод, дети помогают. Вот он и нашел себе хобби».

Здесь много толковали о Боге, о духовности, вообще о высоких материях. Как будто проснулись в сорок лет. Не случись с ними известной неприятности — большинство из них так бы и прожило жизнь, не слишком задумываясь обо всем этом.

Была такая Катя. Мне неизвестно, на чем она сидела (не уверен, но я бы сказал, что на спидах — психостимуляторах, если кто не знает), неизвестно, насколько долго, но кончилось все тем, что она выбросилась с одиннадцатого этажа. Она осталась жива, более не употребляет. Возможно, причиной ее поступка была знаменитая постспидовая депрессия, но я не уточнял.

Мне и раньше доводилось видеть людей, слишком долго и активно увлекавшихся психостимуляторами. Они довольно своеобразны — тараторят, как сороки, сами себя перебивая, не дают ответить на свой же вопрос, — однако общаться с ними можно, хотя и несколько утомительно. Они не придурки. И, насколько я знаю, не все с подобным прошлым становятся такими — тут уж как повезет.