На Алжир никто не летит

Я оказался на одном из тех собраний, где люди с общей известной проблемой делятся впечатлениями. Сходить туда мне посоветовал Тагир. Правда, не всем это подходит. Но вы можете сходить туда. Приглядитесь. Я нашел в Интернете адрес ближайшего собрания.

Странны были здешние обычаи и ритуалы, странны. Они были как будто нарочно придуманы так, чтобы очередной бедолага раз и навсегда зарекся сюда приходить, а также в любое место, чем-то сродни этому. Временами повеивало натужностью и фальшью. Я не мог не вспомнить мой родной рехаб. Зато это было приключение, которое мне сейчас ох как бы не помешало! Кроме того, люди здесь опытные, а опыт есть опыт, жизнь есть жизнь — честно рассказанная, она просто не может быть фальшивой, сколь бы ни пахуч был соус, под которым здесь все подавалось. И я стал приходить день за днем, понемногу привыкая и узнавая больше. Мне дали их книги, кое-что мне понравилось — в основном отдельные замечания и наблюдения.

Я остался безучастен к теориям, бывшими в ходу на этих собраниях. Многое в этих теориях меня раздражало. Поучительным было другое: отдельная судьба отдельного человека; отдельные детальки, штришочки, оговорки и проговорки — как я уже говорил, именно на это я и надеялся. И не прогадал. Правда, понял это не сразу.

Первое впечатление, после того как рассеялся легкий шок от своеобычности здешней атмосферы: люди как люди. В них невозможно было углядеть ни единой общей черты. Женщин больше, чем я ожидал. Больше сиженных, чем мне представлялось: я думал, это скорее привилегия нарков. Возраст — любой.

Я их не знал, но, после того как я послушал, что и как они рассказывали о себе — и о прежней жизни, «в употреблении», и о теперешней, трезвой, — у меня сложилось впечатление, что большинству из них просто не повезло. Все пили, и они пили, но, в отличие от остальных, их угораздило иметь организм или там психику, при которых нельзя пить слишком много, о чем они, разумеется, не имели понятия. И они влипли. Алкоголь превратился в наваждение, в какую-то пыточную навязчивость. Лучше бы, конечно, вообще не иметь вредных привычек — и тогда бы они прожили жизнь, так и не узнав об одной своей особенности, но, увы, слишком многие вокруг эти вредные привычки имели.

Может быть, все это неверно или слишком просто. Последнее — так даже наверняка. И знаю я о них, да и потом узнал, слишком мало.

Сам же я обходился только минимумом слов, которых требовала ритуальная вежливость. В основном же сидел как сыч и только слушал.

Выяснилось, между прочим, что у многих здесь проблемы не только с алкоголем. Были и другие вещества.

Здесь чуяли во мне чужака, и я так и остался чужим, хотя порой и находил пару слов для высказывания. По большому счету сказать мне и вправду было нечего. Тем не менее кое с кем я познакомился — например, во время перекуров до или после. А еще здесь существовал обычай пить чай сразу после собрания — многие здесь давно знали друг друга, образовывались более тесные компашки, пересекающиеся между собой («Мишка, куда пропал, негодник?» — «Танюха, сколько зим, а я все спрашивал…»), и я иногда участвовал в таких чаепитиях — как-никак с кем-то я уже был знаком. На этих чаепитиях можно было услышать много интересного, едва ли не больше, чем на самих собраниях. В кафе неподалеку сдвигалась пара столов — и вот сидит, пирует оживленная поддатая компания, хотя наливали здесь только чай, изредка — кофе. Во время этих застолий я познакомился с новыми, лучше узнал старых. Мне было и интересно, и порой даже весело. Тем больше становилось оснований посещать собрания. А потом, что бывало не всегда, идти большой растянутой компанией в ту самую кафешку.

За чайным столом я как-то поинтересовался у одного бывалого: почему я вечно внутренне, а подчас и внешне взвинчен, почему мало сплю, почему часто, как говорится, не нахожу себе места?

— Да, первый год, он — жесткий. Абстиненция.

— И когда она пройдет?

— У всех по-разному. Меня, например, только через год и начало колбасить.

— А до этого? — признаться, я был удивлен таким ответом.

— До этого я в эйфории был! Как же — не пью! Такая сила, свобода. А вот потом, когда эйфория прошла, тут-то и началось.

— А сейчас ты как?

— Сейчас нормально.

— А срок, пардон, у тебя какой?

— Шесть лет, два месяца и шестнадцать дней.

Я и других расспрашивал на ту же тему: когда это кончится? Вынес итог, что в основном, если первый год продержался, то, значит, «зацепился за трезвость». Это не гарантия, здесь вообще нет гарантий — «слетают» и после трех, и после пяти, и после десяти лет. Но такое бывает гораздо реже. Но бывает — никого здесь таким не удивишь. Тем не менее один год — это уже что-то. Часто где-то после первого года уже начинает отпускать. Хотя и только после двух бывает. Всякое бывает.

Не скрою, я многим здесь завидовал. Хотя смешно — когда-то завидовал тем, кто выпьет больше, а теперь завидую тем, кто не выпьет дольше.