На Алжир никто не летит

И не все время было так. Иногда Димон просто отдавал пакет, забирал деньги, и я ехал восвояси. А потом марафонил с друзьями. С ними было не в пример лучше. Свой среди своих.

Ничего, кроме спидов, меня не интересовало. Другой жизни у меня не было.

…Я ехал с ними в этой ихней бэхе, с утра упоротый, и, кажется, понял их бандитскую правду. Когда вот так возвращаешься после трудов праведных, вся жесть уже позади, ты спокоен и весел, на все ложишь, даже менты в этом районе свои, и знаешь, что эта ночь, братаны, тёлы, кайф, движуха — все это сейчас твое, а завтра будет завтра!

«А потом — до утра можно пить и гулять, чтоб звенели и пели гитары».

Я облизал горькую от порошка ладонь и еще раз понял.

И спокойно уснуть, чтобы не увидать
Во сне кошмары, мусоров и нары,
И спокойно уснуть, чтобы не увидать
Во сне кошмары, мусоров и нары…

Вспомнить бы кого из тех ребятушек…

Сам Димон… В основном он и был тем самым веселым парнем, каким впервые и встретился мне, иногда только, не помню уже, по каким поводам, оборачивался волчонком. Всех его старых друзей убили «еще тогда» — он кивнул назад. Раз, в близкую минуту, я спросил, что он чувствовал, когда лежал на снегу и жизнь вытекала из него. Он с готовностью ответил: он не вспоминал, когда струсил, когда проиграл, а вспоминал, когда был тверд и отважен, когда побеждал. Только это. Может, так оно и было.

Иногда появлялся рослый, плечистый, видный парень. Русые волосы, голубые глаза — девки, должно быть, вповалку. Он ничем не выделялся, вел себя как все, говорил не больше других, вообще был немногословен. Но как-то все время так получалось, что все молча делали то, что он сказал. «Поехали-ка туда». — «Лучше туда». И все ехали, куда лучше. «Ну, погнали!» — «Подождем еще». И все ждали. И звали его подходяще — Кирюха.

Меня он не замечал, как будто я был тумбочкой. Бывал нечасто.

Как-то заглянул один, повышенно бодрый, неутомимо резвый.

— Ща порепаем всех! Всех порепаем!

Он бесконечно кружил по квартире как заведенный, веселый-развеселый, весь такой легкий и чечеточный, беспрестанно хохмил, хотя все хохмы сводились к тому же: «Поррепаю, нах!» — и со жгучим нетерпением выставлял ладонь вперед, пальцы так и ходили, сжимались-разжимались, жаждали ножа. Он угорал.

Я был уверен, что он изрядно удолбан, но оказалось, что он по жизни такой. Я подумал, что этот человек психически болен. Что не делало его меньшей угрозой для окружающих.

— Да не будет он тебя репать… — успокоили меня.

Вообще-то, многие из тех, кого я видел, были какими-то поврежденными. Многовато, вероятно, впечатлений на небольшой промежуток времени.

Часто бывал Нугзар — грузный седой мужик в годах. Разговаривал он чисто коммерческие разговоры — аренда, выручка… Ничего «пацанского» в нем не было. Вообще, он был спокойный, мирный. С уважением покивал, узнав, что я окончил университет. С неодобрением покачал головой, узнав, что у меня нет семьи, детей. «Традиционный» такой. К спидам он не прикасался, курил только дудки.

Еще был один пассажир. Кстати, тот самый, в коричневой куртке, который «ничего не боится», — тогда я увидел его в первый раз. Мрачный как туча, глаза измученно-злобные, хронически невыспатые. Потемневшая, нездоровая кожа на лице. Волосы распадались прядями. Жидов он ненавидел пуще мусоров. Я скромно помалкивал.

— Мусора… — выговаривал он и еще пару секунд держал рот приоткрытым, словно проветривая его, как будто только что тяпнул гнуснейшей, мерзейшей сивухи.

Рядом с его водительским сиденьем, под тряпицей, всегда лежал топор. Ежели чего.

— А он может им э-э-э… — потихоньку поинтересовался я у Димона, сидя на заднем сиденье.

— В легкую! — ответил Димон, и я как-то не засомневался.

Странно, но именно с этим злым у меня возник некоторый контакт.

Порой он отвозил меня домой, я слушал его спокойные рассказы, видел в зеркале заднего вида его оба темных, недреманных ока, не могущих задремать; они были чуточку маслянистые, дегтярной как бы породы.

Со мной он, похоже, расслаблялся, как-то мягчал. Измученная суровость отступала. Я и в самом деле очевидным образом не представлял ни малейшей угрозы.

— Мы хаты выставляли в девяносто втором году. Одну девчонку не особо сильно к стулу привязал — пожалел. Молодая девчонка, жалко. Думал, не отвяжется. Отвязалась… Я тогда говорил старшему — не надо туда, а вдруг ждут? А всем по барабану, мы торчали тогда все на черном, лишь бы вмазаться. Приезжаем, а эти уже «Перехват» объявили. Тогда меня башкой об грузовик приложили. Вмазались, блин… С Димоном как вышло? Да по синьке все. — Он помотал головой, уставший от людского идиотизма. — Идут друг на друга, все синие, а Димон впереди, — он понтоватый слегка, ты знаешь, — ну и с той стороны одно чучело, синее в жопу. Он его и угандошил. Я бы нашел другое решение, но по синему делу все идет лесом.