На Алжир никто не летит

Какое, интересно, «решение»? Не ножом, а топором, что ли? Но, как мне показалось, он мог думать не только топором. И, кстати, с Кирюхой с этим общался повольнее, чем остальные.

Порой мы тормозили у обочины, на скорую руку убирали по дороге. Он, вообще-то, не слишком увлекался. Он был больше плановой по жизни.

— На тюрьме жить можно. Единственно — обязательно найдется какой-нибудь крендель, который испортит тебе жизнь.

Иногда, по дороге к моему дому, он заезжал на короткую стрелку. Вылезал, недолго разговаривал с какими-то вполне цивильными людьми, совсем из другого, привычного мне мира, мелькали папки, документы. Я их не слышал, оставаясь в машине, но говорили вроде нормально, без пальцев.

Он почти не спал. Его крыла черная паранойя. Он как мог закуривал ее травой, выпыхивая ее кораблями. Необычное лечение паранойи. Но ему вроде как помогало.

Еще был народ, много народа, я уже не помню. Вообще, лица постоянно менялись.

А однажды я едва не встрял с ними в феерический борщ. Конкретный блудень. Я уже с утра был упорот, еще и наглухо задраившись злючей, прибивной дурью — то меня двигало, то я крепко втыкал, в общем, плохо я вывозил. Мы все куда-то ехали, ехали. За рулем был Димон; я и еще одна деваха, его давно бывшая, сидели рядом на заднем сиденье.

Мы очутились в каком-то шалмане. Да, я помню: «Надо к Мурату!» — сказанное Димоном после разговора по мобиле. Должно быть, это здесь. Ну и рожи. Какой-то кабачок одноглазого Гарри. Присели за отдельный столик.

— Гляди, у тех двоих стволы, — тихо сказала мне Димонова бывшая, сидевшая рядом. Мать моя женщина…

Появился сам Мурат — грациозный, точеный, прекрасный черноокий юноша. Он был вежлив, даже как-то на их лад изыскан. Говорил с ним Димон. Я сидел, втыкал.

Мы сидели и сидели, ждали, непонятно чего высиживали.

Вновь появился Мурат. Он так же вежливо и спокойно поговорил с Димоном и ретировался, на прощание улыбнувшись даже мне.

Димон, только-только Мурат удалился, стал собран и серьезен, куда-то засобирался. «Едем!» — сказал он нам, встал и пошел из шалмана, мы за ним, там сели в тачку, погнали. Потом, я почувствовал, стали ехать все медленнее.

…Какие-то чухонские снега. Издалека виднелись огоньки окон. Куда это мы заехали?

И зачем? Не выхлопать ли кого? Что-то такое ко мне просочилось… По-моему, еще вчера что-то такое обсуждали… Часом, не того барыгу, с кем они еще неделю назад заколотили косячок, передавали друг другу, базарили за жизнь? Грубое широконосое лицо, чубатый. Звали его дядей Витей, он был гораздо старше. Уважали типа. Рубашка складывалась, когда он переваливал пузо.

Черт… И не сбежать…

Остановились.

Со стороны огоньков к нам двигалась другая машина, тоже остановилась. Из нее вылез Кирюха. За ним вышли еще две куртки.

— О-ох… — Кирюха наконец распрямился.

Он яростно потягивался и зверски зевал. Теплая его, громоздкая куртка была распахнута. Казалось, от него валил пар. Подошел к нам. Димон тоже вылез, оставив открученное вниз окошко. Те двое остались у Кирюхиной машины.

— Для начала надо бы его отмудохать! — со вкусом сказал Кирюха, сладко ежась.

Никогда его таким не видел. Всегда он был спокоен, даже непроницаем. Кого отмудохать?

Мы сидели вдвоем в погасшем автомобиле.

А я совсем занемог. Меня язык-то не вывозил, не то что ноги. Только что еще пыхнули этой убойной дури. Она не попускала, а опускала в какие-то подземные ирреальные бездны — только бак посвистывал. «Когда на „Горе“ бак свистнет».

— Быдло… — с неожиданной ненавистью произнесла Димонова бывшая, глядя на куртки и машины. Глаза у нее светились.

Я удивился. А чё с ними тогда болтаешься? А чё я с ними тогда болтаюсь? Я полубредил. А она ничего вообще такая. Всегда мне нравилась. Не было в ней этой тупости телочьей, в смысле, свойственной многим тутошним телкам.

Но что-то явно назревало. Вторая машина, «для начала отмудохать», веселый Кирюха. Я полез из машины, наверное, бессознательно пытаясь удрать, хотя куда там, в снегу, неизвестно где. Я вылез, сошел с дороги, пошел, увяз в сугробе. Стоял, и меня шатало. Я медленно, промахиваясь, нашарил в кармане пачку, долго закуривал. Воздухом хоть подышу… Стащил с себя шапку, несмотря на мороз. В голове мелькал груболицый дядя Витя. Еще и прибредилось выражение: «оскароносная вдова»; я силился вспомнить, откуда это…

Огоньки светили издалека. Над нами висело сплошное черное небо. Все это происходило при свете фар.

Те двое у машины стояли и смеялись, глядя на меня. Не зло, им было просто смешно.

Димон вернулся, я тоже инстинктивно полез обратно.

— Сейчас дорожки приготовим… — уютно, по-домашнему сказал Димон и принялся за дело.

Мне было уже больше некуда, но я не отрывал взгляда от быстро и точно размельчаемого порошка. Где-то я похожее видел… Морковку, что ли, чистят, капусту… Тетя Тося на кухне…

Стук в мое окно. Я повернул голову, чуть пригнулся — это был Кирюха.

— Блин… — Димон заметался, не зная, куда бы деть две уже готовые дороги.

Еще стук, сильнее, настойчивее, бесцеремоннее.

Димон, перегнувшись с водительского сиденья, распахнул за меня мою дверь.

…Он что-то говорил Кирюхе…