На Алжир никто не летит

Проснулся и быстро понял, что с кровати мне не встать. Я мог с нее только сползти. Я зачем-то и сполз, зачем-то ползал по квартире, быстро и больно стерев колени до крови. На четвереньки я встать мог, подняться — нет. В этой позе подчинения я и ползал. Руки тоже были слабые — например, на унитаз было не влезть. Не влезть, хоть умри. А это и казалось самым актуальным — что, если припрет? В квартире было довольно пустых пластиковых бутылок, туда можно было поссать при необходимости, но срать по углам — к этому я был морально не готов. Не мог я добраться и до десктопа, стоявшего на столе, — хотел слазить в Интернет, может быть, узнаю там, что со мной происходит. Мне пришло в голову: если сила в мышцах равна нулю, то для них одинаково невозможно поднять и пушинку и самосвал, потому что те обладают ненулевой массой. До каких только ошарашивающих тривиальностей порой не дойдешь. Кое-какая сила у меня все-таки оставалась, это я так, чисто теоретически.

Но главное — унитаз. Интересно, что даже тогда больше всего я боялся выглядеть некрасивым. Кстати, а когда я беспрестанно бухал — я что, был красивым? Хороший вопрос. Сейчас подумаю… Да, а ведь был. В собственных глазах.

Однако уныние овладело мной…

В конце концов я позвонил… Угадали, отцу. Вспомнил наконец старика, обрадовал. И вот отец сажает меня, безногого, на парашу… Спасибо, сынок.

Ладно… Вы и так уже поняли, как у нас было. Не вспоминал неделями и месяцами, но когда припекало — брал как должное и спасибо не говорил.

Отец и парень из скорой наклонно спускают меня по лестнице, через четыре пролета. Я не боялся. Мне казалось, что все это мне снится.

В больнице живо выяснилось, что у меня калий на нуле, и мне стали фигачить калий-магний большущими пакетами, одна капельница за другой. И уже к вечеру я шевелил пальцами ног. И понял, что в очередной раз пронесло. «Судьба Евгения хранила».

Я хорошо уяснил разницу между судном и уткой, предельно хорошо — прочувствовал на собственной жопе. Мерзкое ощущение… И уж до чего некрасивое.

Капельницы, капельницы… Еще вроде какие-то уколы сверх, какие-то таблетки. Потом физиотерапия: я хожу по какой-то их байде, держась за поручни, делаю упражнения.

Из больницы меня выписали довольно скоро, я ушел из нее на своих двоих. Дошел до метро, которое было не то чтобы в двух шагах, но мне это было запросто, накачанному калием-магнием.

Из магазинчика играли «Les Passants». Стоя снаружи, я дослушал незнакомую песню, потом зашел и прикупил сидишник. Какая-то ZAZ. И с тех пор «Les Passants» ассоциируются у меня с летним днем, начинающим темнеть и холодеть, с прохожими, которым до меня не было никакого дела, но мне было важно, что теперь и я был среди них, такой же, как они; с новой свободой, с озерами за шоссе, — и не имело значения, что оттуда их было не видно, я их прекрасно представлял; с новым собой, с ощущением — как классно просто жить.

Через неделю я смог бы и бегать, появись у меня такое желание. Тогда я был совершенно уверен, что никогда больше не прикоснусь к веществам, изменяющим сознание.

В столе у меня всегда лежали нифедипин, капотен, конкор (не забыл же, порывшись в Интернете, купить их загодя), я никогда не забывал вовремя принимать холодную воду, чтобы не скопытиться, как мудак, от перегрева и обезвоживания столь бездарно, не торопился с догоном, чтобы не дознуться, хотя душа требовала (один раз только по неосторожности пожадничал); я, подобно Настасье Филипповне, спустил в сортир драгоценный пакет. Когда дело действительно доходило до шкуры — я эту шкуру пытался спасти. Откуда у меня, беспечного ездока, такая умеренность и аккуратность? Ясно откуда — я хотел жить.

Я не забывал, что должен жить.

Один винтовой — темноликий, с гнилыми, прореженными зубами — говорил мне:

— Джеф был лучше. С него приход такой легкий… весенний…

Весенний…

— А винт — это уже не то. Хотя тоже тема, не спорю.

Я понимал его. Понимал, что значит «не то».

Джеф, марцефаль, мулька — тогдашний общепринятый психостимулятор. Помню эту тему, хотя был к ней непричастен. Сейчас она вроде бы практически сошла на нет. У них даже есть — или был — свой сайт mulke.net. Можете сходить туда. Обхохочетесь.

Да, была игра… Иль ты приснилась мне? Я не могу поверить, что тот субъект — это был я.

— Не понимаю, как ты тогда жив остался, — говорил мне потом мой друг-дефлоратор. Мне кажется, он сгущал краски. А может, и нет.

…Не знаю, на чем именно была Катя. И только ли спиды (если это были они) всему виной. Я не знаю, что она чувствует. Я не знаю, что с ней будет дальше. Я знаю, что она — инвалид. Я не знаю, можно ли тут что-то сделать, — я не врач.

Я мог бы порассказать еще что-нибудь из своего, например еще о кое-каких веществах, встретившихся мне, хотя коготок мой увяз только в этаноле. Наслушался же я и вдесятеро больше. Но все эти истории, как правило, похожи одна на другую. Иногда они своеобразно забавны, если все обошлось, и не столь забавны, если не обошлось.

Бывают истории и вовсе уж незабавные.