На Алжир никто не летит

Однако помимо некоторого количества частных случаев кое-что из этих алкогольных посиделок я все же вынес, перекроив, разумеется, под себя. Взять, например, ту же «гордыню», которую столь многие тут проклинали, изрядно при этом перебарщивая. Но в этих проклятиях я расслышал нечто достойное внимания: будучи лягушкой, считать себя волом — и в самом деле не слишком мудро. Однако лягушка, не являясь волом, все же не гусеница и не червяк. Лягушачьи возможности хоть и ограниченны, но они есть.

Но я усвоил: я лягушка, таковой и останусь, даже если мне взбредет в голову, что я вол, — и тогда я в серьезной опасности. Зарубил себе на носу.

Как же, однако, бедной глупой лягушке хочется считать себя волом… Особенно если долго все идет хорошо — тогда лягушка и впрямь начинает верить, что она вол, возможно, приписывая обычное везение собственным заслугам. А вот когда такого вола прижмет: ай-ай-ай, больше не буду, за что меня, я всего лишь лягушка! Но бывает поздно хныкать, увы.

Что же об их «гордыне», то могу сказать лишь одно: во всяком тоталитарном устройстве есть только один смертный грех: непослушание, называйся он хоть гордыней, хоть 58-й. Остальное же — просто УК.

Или о таком понятии, как судьба (если здесь употребимо слово «понятие»). Здесь им не пользуются. Но именно здешние рассуждения вернули меня к пересмотру этого понятия. Разумеется, я никогда не считал, что «каждый человек — хозяин своей судьбы». Теперь же я так не считаю еще больше. Грубо говоря, человеческая жизнь проходит по двум переплетающимся территориям: там, где человек контролирует свою жизнь, и там, где он ее не контролирует. Область неконтролируемости расширилась многократно. И в этой области можно лишь уповать на то, что судьба окажется к тебе милосердна. Однако в области контролируемости ты, будь уж так любезен, все-таки контролируй, не отлынивай.

Но, увы, никогда нельзя знать до конца, в какой именно из областей ты находишься. Опять остается одно — упование.

Судьба, кстати, не является чем-то внешним по отношению к тебе; ты сам — часть своей судьбы.

И еще одно, вовсе уж метафизическое, клочки которого, носившиеся в воздухе, уже давно достигли и моих ушей. Ничего из этого я на собраниях не слышал, однако именно здесь я сформулировал для себя четко: у каждого человека есть свой путь, и он должен пройти его до конца. Я никак не могу это обосновать, ни даже хорошенько сформулировать: какой «путь», почему «должен», что значит «до конца» (конец неизбежно будет). Как оно ни расплывчато, ни неопределенно, но я в это верю.

Я же отказался пройти свой путь до конца…

Говорят, что алкоголизм — это болезнь. Может, для кого-то оно и так, но не для меня. Алкоголизм — это был мой выбор. А если и болезнь, то уж во вторую очередь.

Я мучил свою Лапландку, издевался над ней. Надо доказать, что теперь я другой. Оладушков ей напечь…

…И еще, есть другой счет, самый главный. Там важно что-то другое, не то, что здесь, среди людей — людской «статус» там не имеет значения. Там равенство перед законом, чего нет на земле. И по этому самому главному счету — я такой же, как все, кем бы я ни был здесь. Что-то простое и важное, что я всегда в себе чувствовал, но отказывался замечать.

Однако, а что, если так, попросту: я предал себя, чтобы спасти свою шкуру. Я худо-бедно «примирился с действительностью». А что означает такое «примирение»? Это объявление плохого хорошим. И то, что я сейчас более-менее «хороший», — это просто результат того, что мне так выгодней.

Что, не шибко красиво получается? Шкурничество возведено в ранг добродетели.

Ну и плевать. Я подписываю позорную капитуляцию, чтобы спасти свою шкуру, — и мне плевать.

Я всегда знал, что плетью обуха не перешибешь, но более не стыжусь того, что и не пытаюсь. Какой позор для меня когдатошнего! Но мне плевать.

А может быть, это просто обыкновенное здравомыслие? Лягушка наконец поняла, что она лягушка? Перестала быть идиоткой? Некий субъект понял, что «выше ушей не прыгнешь» — это не просто поговорка, — и не стал предпринимать тысячепервую попытку? Тогда здесь нет ничего позорного. Может, нет, может, есть, мне плевать.

И, собственно, что значит «предал себя»? Слил что-то самое важное, что есть во мне? Но, возможно, слил что-то самое важное перед людьми, по их счету, вместо этого предпочтя «главный» счет (см. выше)? Если так, то, опять-таки, не вижу здесь ничего позорного. Да и так ли уж «слил»? И, кстати, мне плевать.

Наконец, может быть, все это вздор. Но и в этом случае мне плевать.

В конце концов, я просто устал. Я не нанимался быть самым умным, честным и благородным. Я хочу просто жить. Именно жить, а не не умирать. Вот оно наконец…

Эврика.

Как все-таки болят порой эти воспоминания! Как болят воспоминания об этом снеге, об этих негреющих кострах — я не помню даже дыма, идущего от них, его запаха, который невозможно спутать ни с каким другим, да и был ли он там? Как давно это было, а болит, болит.

Да ведь и не было этого вовсе… А болит, как если бы было.