На Алжир никто не летит

Ладно… Вещества — поганая тема, напрочь. Безнадега. Следующий круг. Лучше вообще об этом не думать… А еще лучше — не знать.

Один раз, сразу после собрания, ко мне подошла бабка простого, поселкового вида, да еще в платке, как будто для пущей достоверности. Называла меня сыночком. И такое неподвижное горе стояло у бабки в глазах. Оказывается, сын пьет, не просыхая, у него жена, дети, — в общем, все сразу, как всегда. Ее пенсия, дом за городом — я не очень вслушивался. И вот она приползла сюда, чтобы спасти, спрятать под подол свое сорокалетнее, непросыхающее, недееспособное чадо. «Так никто взглянуть и не посмел», гм…

Я подумал, что лучше бы ей спасать себя (его убеждать бессмысленно — в том, что ему самому надо спасать себя, еще бессмысленнее стыдить — никто и никогда не бросал пить ради кого-то), а сказал, что было бы неплохо походить на группы созависимых, кратко объяснив, в меру своего разумения, что это такое, сказал, что вон те люди знают об этом гораздо лучше и скажут ей, когда, куда и зачем приходить. Может, и будет какой-то толк. Хотя бы поговорит с кем-то.

Я поднимаю бокал минералки за тех, кого сгубила жидкая синяя дрянь, ранее более известная как зеленая.

…и пошли знакомые и незнакомые лица, нескончаемый поезд из портретов и фотокарточек…

А вот другой поезд, идущий по параллельному пути, никто не увидит. Жертв жертв алкоголя жалеть не принято.

Однажды я возвращался от Тагира Абдурахмановича в прекрасном расположении духа, и как-то само собой подумалось, что вот хорошо бы сейчас взять пару банок, продлить и усилить это прекрасное расположение, потом взять еще и еще, и до конца дня я буду весел и беспечен; день представлялся бесконечностью, а вечное бдение мне надоело, захотелось сбросить его с себя, стать свободным, забыть обо всем. Как я изнемог под ярмом трезвости — только сейчас я это понял! Вечная трезвость — это же проклятие!

Стоп. Для начала никакой веселости не будет, а беспечность продлится не более получаса, если хоть сколько-нибудь продлится… Не дергайся.

Я остановился. И почувствовал, как ноет во мне что-то. Оно желало банок. Первый раз за это время я захотел выпить. Да, это именно оно. И так внезапно. Мне знакома эта внезапность, это легкое, само по себе опьяняющее чувство освобождения и сладкой неотвратимости, чем-то похожее на сладкое засыпание…

Мне стало страшно. Несмотря на какой-никакой, а все-таки стаж завязки — неслыханный для меня прежде, я осознал, по какой тонкой нитке я иду. Пропасть справа, пропасть слева. Я такой маленький, а пропасти такие огромные. И они никуда не исчезнут.

И магазинов вокруг — тоже пропасть. И все они заставлены емкостями различной формы и с различными этикетками, и в каждой из этих емкостей — моя смерть. И найти ее будет делом минуты.

Как будто к моей голове приставлен пистолет, мой палец на спусковом крючке. Я ничего не делаю, но если держать палец таким образом неограниченно долго, он может и непроизвольно дернуться. Это не будет моим поступком, но умру я.

Вспоминается: зашел как-то раз выпить кофе. Никаких других помыслов у меня не было. Я его и выпил. А минут через двадцать уже сидел весь такой нарядный. И не понимал: как так получилось? Как будто и не я пил, а оно как-то само…

Я себе не верю. В любой момент во мне может дернуться какой-то палец, и все полетит к черту. А ствол не убрать уже никогда.

Теперь — так и ходи.

Черт, я не хочу обратно! В эту безнадегу, в это болото, в это говно! Этот ужас после пробуждения, вид из похмелья на обои! Только-только начал что-то видеть, слышать, что-то думать. Что-то чувствовать — пусть пока немного, первые побеги… Взять их и растоптать… Нет. Нет.

Но, может, моя тусклая, потертая звезда вывезет меня? Авось вывезет…

Вообще-то не так уж сильно и хотелось. Ни в какой магазин я не пошел, я просто продолжил свой путь, глядя в основном под ноги, стараясь поменьше отвлекаться на всякое-разное. Я уже знал, что не выпью. Но такое было в первый раз.

Я дошел до дому весь какой-то побитый, притихший…

Однако ничего подобного более не повторилось. Вернее, иногда появлялось какое-то неопределенное свербение в душе, но я отлично понимал, признаком чего оно является, и вмиг его придушивал. Как ни странно, это получалось у меня хорошо.

Иногда наваливался неконтролируемый жор — и я понимал, к чему это.

В общем, ничего страшного. Надо быть просто внимательным. В конце концов, обыкновенная проезжая часть — это тоже смерть, которая повсюду, но если соблюдать несложную технику безопасности, то ты и будешь в безопасности. Ну, почти.

К этой технике я просто давным-давно привык, так что ее даже не замечаю. Значит, теперь надо осваивать новую технику — и я также привыкну.

Иногда, к моему неудовольствию, в голове настырно возникал непрошеный Илья Николаевич. «Вы идете пить!» И что, хоть каплю я выпил за это время, ушлепок?