На арене со львами

Тут Зеб Ванс, как правило, смачно сплевывал «Рабочий денек» в поставленную на порядочном от него расстоянии плевательницу, словно показывая собравшимся, что готов перейти к делу. На каждом заседании он для начала предоставлял слово кому-нибудь из своих заведомых сторонников, которые задавали вопросы в дружеском и одобрительном тоне, чтобы Мэтту Гранту, по выражению Зеба Ванса, было «чем подзаправиться перед завтраком». Затем начиналась контратака, спланированная с тщательностью, не уступавшей тщательности Зеба Ванса, и обычно ее открывал кто-нибудь из обработанных «здешних», чтобы возражения приобрели демократический, простецкий отненок.

Начал старик с мозолистыми руками цвета темного камня. Говоря, он упирался широкими ладонями в стол, придавая ему и себе устойчивость, противостоя судьбе.

— Я вот в прошлом году купил ферму, совсем уж истощенную,— сказал он тонким голосом, который не вязался с его громоздкой фигурой.— Полторы тысячи мне государство дало в долг, а своих я вложил в нее две тысячи семьсот — все, что скопил за всю, значит, жизнь. И землю удобрил, да только будь этот закон принят, ничего бы государство мне ссужать не стало, да и я бы свои денежки пожалел. С долей-то в четыре целых тринадцать сотых акра да соберу я тысячу сто фунтов табака — это же выйдет доходу чуть поболе двух тысяч в год. Так как же мне содержать жену и двоих детей да еще семьсот долларов сносить ежегодно в погашение долга при такой-то доле и тысяче ста фунтах? Я ведь ничего даже продать не смогу, чтобы хоть свои-то денежки вернуть. Кто же со мной согласится дело иметь при такой-то малой весовой доле, ежели этот закон пройдет?

И будто тему в симфонии, его мысль развил и дополнил следующий фермер — поотесанней, с масонской булавкой в галстуке. Программу Гранта он изложил так:

— Это проект, который предусматривает, чтоб мы даже не старались улучшить свою жизнь; а если с божьего благословения и с помощью Клемсоновского колледжа и всех тех, кто нас учил, мы и дальше будем получать богатые урожаи, так Вашингтон разгневается, и плакали наши денежки, это уж вернее верного.

И обязательно находился присяжный остряк — председатель какой-нибудь комиссии при фермерском совете или деятель местного самоуправления, у которого были свои политические виды на этих сосредоточенно-серьезных, приглаженных фермеров, волей-неволей вынужденных его слушать.

— Ну, возьмем вот этого самого с четырьмя акрами на этой вот вашингтонской диаграмме, — начинал он. — Ладно, позволят ему большие начальники из министерства продать по тысяче пятьсот фунтов с акра. Ладно. А тут кто-нибудь из ребят вернется из армии, и силенок у него хоть отбавляй, ну и заявит папочке — ты, дескать, передохни и пусти-ка меня поработать. Ну ладно, это по-нашему, по-американски. А тут погода в самый раз да семена хорошие, так что с удобрением да не жалея рук получит он с акра по две тысячи двести пятьдесят фунтов. Мы же с вами знаем, бывали такие случаи. Ну, а на следующий год остается он с двумя акрами, и тут уж папочка, если я его знаю, прямо ему и скажет: «Поезжай-ка ты, Джек, в город, поищи там себе работу, а коли в будущем году случится у нас неурожай и получим мы эти два акра назад, вот тогда ты и вернешься помогать».

Козырной туз всегда приберегался под конец, и на этом заседании он возник в образе темпераментного коротышки в синем костюме, с большими жемчужными запонками и воротничком, накрахмаленным до твердости китового уса. Все на нем сидело в обтяжку, ни единая пылинка не туманила зеркального блеска его ботинок, и даже до стола прессы доносилось благоухание лосьона для бритья.

Зеб Ванс, можно сказать, стащил с головы воображаемую шапку, приветствуя его, как «моего и вашего доброго друга».