На арене со львами

— Ну-ну, А. Т.,— сказал он.— Палку-то зачем перегибать? — Вот что, сенатор,— сказал А. Т.,— как вам известно и как известно мне, было время, когда мы с большой выгодой могли экспортировать продукты своего сельского хозяйства, потому что мы владели монополией на хлопок и табак. И что же? Китайский экспортер табака и египетский экспортер хлопка нажились на ценах, которые установили мы, как сейчас наживается австралийский экспортер, а мы, сокращая производство, вводя ограничения, открываем им зеленую улицу, даем возможность поставлять на мировой рынок свой табак, который вытеснит наш. А этот законопроект, устанавливающий весовую долю, продолжит программу снижения производства и ничем не поможет нам против иностранного засилья. К тому же направление у него самое что ни на есть социалистическое, потому что он удерживает и вас, и меня, и всех, кого угодно, на одном уровне. И еще, друзья, многие из вас слышали, как присутствующий здесь наш уважаемый представитель в конгрессе Билли Мелвин не так давно говорил на заседании фермерского совета, что стоит попытаться продать американский товар за границу, как обязательно вмешается государственный департамент — дескать, мы кому-то там наступаем на ногу. Ну, а хотите знать мое мнение, так пусть государственный департамент забирает наш табак и швыряет его в океан, ежели так надо, или даже преподносит его нашим друзьям за морем, но я абсолютно и безоговорочно против политики, которая открывает зеленую улицу коммунистическому Китаю и русским, позволяет им конкурировать с нами, и я утверждаю, что наше право первородства, наше наследие, которое мы еще хранили лет двадцать-тридцать назад, тоталитаристское, социалистическо-коммунистическое центральное правительство у нас отобрало.

Морган и сейчас почти дословно помнил эти последние жемчужины, сыпавшиеся из уст А. Т. Фаулера. Он снова слышал въедливый голос человечка в синем костюме, видел, как его гибкие пальцы, подергиваясь, перебирают карточки с заметками, и даже ощутил легкий запах лосьона, который ленивые лопасти вентиляторов под потолком волнами гнали над брошюрками духовных песнопений на столе для прессы. Потому что именно в этом месте его захлебывающейся речи в жизнь Моргана вошел Хант Андерсон, сказав два слова:

— Господин председатель!

Он проглатывал «р» на манер старых южан — «п'едседатель»,— но это был единственный намек на южный выговор. Голос у него был звучный, и говорил он неторопливо, но всегда тихо — в этот день Моргану, как много раз впоследствии, приходилось все время напрягать слух. Андерсон заговорил, еще сидя, и продолжил фразу, поднимаясь на ноги:

— …прошу слова… (казалось, он никак не может встать) …чтобы задать вопрос… (потому что был поразительно длинен о словно развертывался кверху) …свидетелю.

В Ханте Андерсоне было шесть футов шесть дюймов роста, и он принадлежал к тем людям, которые едят и пьют, как заправские обжоры, совершенно не следят, как позже убедился Морган, за своим здоровьем и тем не менее не наращивают ни веса, ни брюшка. На протяжение всех лет их знакомства, и в лучшие времена, и в худшие — а и тех и других им выпало полна,— Хант оставался худощавым и казался сильным, даже под конец, когда выглядел лет на десять-пятнадцать старше своего возраста.

— Мистер Андерсон,— сказал Зеб Ванс,— если А. Т. не возражает, так и я не стану. Хочу только напомнить, что в списке вы значитесь следующим.

Однако А. Т. Фаулер не случайно достиг того, чего достиг. Он частенько робел без причины, но был борцом, в свое время он вышел на ковер, руководствуясь знанием жизни, и не его вина, если ему помогли не столько упорство и ум, сколько удача и дух эпохи.

— Ничего, сенатор,— сказал он.— Я еще ни разу в жизни от вопросов не уклонялся. Так и теперь не стану.

— Это мне известно, А. Т.,— сказал Андерсон.— Вот оттого-то я вас и перебил.

По наступившей тишине Морган догадался бы, что это сын Старого Зубра, если бы даже Зеб Ванс его не назвал. Не упустил Морган и следующего примечательного политического факта: старому газетчику не потребовалось посторонней помощи, чтобы узнать своего будущего соперника. Обладательница длинных загорелых ног сидела рядом с Андерсоном, не глядя на него и не шевелясь,— несомненно, жена, которую он привез в родной штат из Нью-Джерси.

— Я вот что подумал,— продолжал Андерсон, казалось, чуть ли не виноватым голосом.— Может быть, А. Т., вам следовало бы указать поточнее, чему равна ваша доля.

— А-а. Ну… Пожалуй… не для одной фермы, конечно… но если взять в целом, Хант, то выходит чуть больше сотни, как в любую минуту может убедиться всякий желающий, если захочет проверить по бумагам.

— Сто акров? — Андерсон держал в руке несколько листков и неуверенно поглядывал по сторонам, как будто вдруг наткнулся на что-то непонятное.

— Да ведь у многих куда больше.