На арене со львами

К моменту появления Хинмена заседания комиссии обрели уже не просто политическую, но и общественную направленность. В этот вечер по всему Вашингтону, от Капитолийского холма до Спринг-Вэлли, люди, которым не удалось сюда попасть, были обречены на молчаливое сидение за обеденным столом. Старожилы узнавали среди публики хозяек знаменитых политических салонов и тех элегантных дамочек, которые норовили попасться на глаза этим счастливым избранницам судьбы. Закулисные деятели, адвокаты, оставшиеся не у дел политики, студенты и прочие завсегдатаи, неизменно присутствующие при открытии заседаний,— все были тут как тут. Явилась даже супруга одного из прежних президентов, внушительная дама, говорливая и шепелявая, в шляпе с широченными полями, которая заслоняла зал от тех, кто сидел позади нее и предпочитал помалкивать. В третьем ряду сидела супруга французского посла в каком-то очень дорогом парижском наряде — циники утверждали, что она недурно зарабатывает, рекламируя подобные туалеты. Явились и жены некоторых министров, блюдя свою чопорную и бесполую добродетель, а Мертл Белл порхала меж столом для прессы и стайкой своих милых сотрудниц, которые устроились на лучших местах у входа. Жены сенаторов сидели по всему залу, и даже несколько дипломатов явились поглазеть на это сугубо американское зрелище.

Первым из сенаторов явился, рассчитывая на внимание фоторепортеров, представитель одного из западных штатов по фамилии Апдайк, человек с лицом церковного певчего и с душой старьевщика. Официально Апдайк и Андерсон состояли в одной партии, но матерые сенаторы включили Апдайка в состав комиссии, дабы он защищал их собственные интересы и интересы партии от безответственного одиночки Андерсона. Надежды подорвать довольно-таки сомнительную лояльность Апдайка не было никакой, поскольку сенат гарантировал ему утверждение проекта большой гидростанции, в котором была заинтересована крупная электрокомпания, купившая его за такую баснословную цену, что даже он не искал иных покупателей.

Затем, сонно мигая и рокоча, как броневик, явился Адольф Хельмут Оффенбах собственной персоной — тот самый боровоподобный любитель вздремнуть, чьей иностранной фамилией Зеб Ванс три года назад столь тщетно пытался позолотить законопроект Мотта Гранта. За ним пришел в яркой жилетке еще один представитель меньшинства: в ложах для прессы и в гардеробах его прозвали сенатором от Доминиканской республики за пылкость, с какой он отстаивал интересы великого карибского «демократа» Рафаэля Леонидаса Трухильо, который в те дни постоянно обеспечивал себе льготы на торговлю сахаром в США, а своему благодетелю — прекрасный отдых на лоне тропической природы и внушительный вклад в фонд предвыборной кампании.

В щекотливой истории с Хинменом (в отличие от других стоявших перед комиссией вопросов) Андерсон мог твердо рассчитывать на поддержку Оффенбаха и сенатора от Доминиканской республики по очень простой причине: им было выгодно крушение потенциального противника их партии на очередных президентских выборах. Но политическая крамола Ханта приобрела бы уже вовсе зловещий оттенок, если б его единомышленниками оказались только враги, а потому сенатор, вошедший в зал последним, с точки зрения Андерсона, был наиболее важным членом этой, выражаясь на сенатском языке, «высокой комиссии».

Опоздавший — молодой, неглупый аристократ из Новой Англии, Уоррен Виктор,— попал в сенат, минуя выборы, и его на редкость короткий срок уже подходил к концу. Беда Виктора заключалась в том, что он не скрывал презрения к своим коллегам, в том числе и к партийным лидерам. В отместку они систематически проваливали или клали под сукно те немногочисленные законопроекты, которые он порой пытался выдвинуть, снисходя к нуждам своего штата. В конечном счете особого значения это не имело, так как Виктор не скрывал своего презрения и к избирателям, которые в недалеком будущем, едва лишь представился случай, столь же недвусмысленно презрели его самого. Он вошел, морща свой пуританский нос при виде такого сборища, являя собой ту самую поддержку, в которой Андерсон особенно нуждался, ибо Уоррен Виктор был единственным членом комиссии, чей голос, присоединившись к большинству, снял бы с Ханта обвинение в том, будто он опирается только на представителей враждебной партии.

— Но этот сукин сын глядит на меня пустыми глазами и заявляет, что пока предпочитает не высказывать своего мнения,— говорил Андерсон.— Он полагает, что такие люди, как он и, видимо, Хинмен, самим богом назначены управлять чернью. И к тому же он до того добродетелен, что я опасаюсь предложить ему выпить. Я знаю только одно: вести себя он будет как аболиционист, а остальное одному богу ведомо.