На арене со львами

Вот уж это воистину по-сенаторски, подумал Морган, полагать, будто представитель величайшего совещательного органа может теперь что-нибудь добавить к заупокойной службе или же превзойти поэзию Библии. Но поскольку существует надгробное слово, Бернс сойдет не хуже остальных и даже лучше многих. Добросовестный, трудолюбивый Бернс не отличался красноречием, а фантазией и подавно. «Гляжу на Бернса и вспоминаю самый мудрый из полученных мною советов,— рассказывал как-то Андерсон.— Я толкал однажды в захолустье речь, вдохновившись и не зная передышки,— мне казалось, я слышу ангельский хор и трубный глас. Публика шалела от восторга. А когда я закруглился, редактор местной газеты, в дымину пьяный старикан, подошел ко мне вплотную, так что я сомлел от запаха перегара, и сказал: «Молодой человек, никогда не стройте из себя напыщенного осла». Мне часто хочется повторить эти слова Бернсу». Впрочем, Бернс не жульничал и не терпел показухи, он, подобно Андерсону, вдохновлялся идеей, хотя, разумеется, совсем иной. В его ограниченности был свой пафос,— двигаясь к цели напролом, Бернс выкладывался до конца.

Волоча ноги, как лыжник, Бернс подошел к могиле и отвесил Кэти Андерсон неуклюжий поклон.

— Миссис Андерсон,— сказал он.— Роберт… высокочтимый губернатор этого замечательного штата… мои высокочтимые коллеги и бывшие коллеги… друзья… В эту печальную минуту я хочу сказать несколько слов.

Морган снова поглядел на Кэти: она, положив руки на колени, не спускала с Бернса глаз и, казалось, вникала в его слова с такой же сосредоточенностью, с какой когда-то слушала, как излагает свой законопроект Мэтт Грант или как дает показания Поль Хинмен. Морган вдруг подумал, а дошла ли до нее в разгаре связанных с похоронами хлопот весть о новом назначении Хинмена.

Бернс бубнил свое: он говорил об уме и способностях Андерсона, о его деятельности, о высоком авторитете у коллег. Один раз Бобби повернулся и сердито взглянул на оратора, затем опять уставился на гроб.

Бернс подчеркнул, что Андерсон всегда заботился об угнетенных; губернатор поерзал на жестком стуле, поудобней устраивая свои телеса. Мертл Белл торопливо делала записи; Чарли Френч — тоже; Джералдина оглушительно рыдала; достопочтенный Билли Дж. Мелвин подавил зевок. Бернс упомянул, что Андерсон едва не стал президентом, «завоевав сердца людей, хотя знамя в конце концов подхватил другой».

Жесткая сильная рука стиснула руку Моргана чуть повыше локтя, и, обернувшись, он увидел смуглое лицо и воинственный взгляд Адама Локлира.

Бернс сказал, что не было сенатора, который с такой охотой помогал бы и советом, и делом менее опытным коллегам. Морган и Адам пожали руки друг другу, однако Морган почувствовал в старом приятеле что-то враждебное. Данн кивнул вновь прибывшему. Солнце клонилось к закату, на могильные плиты легли длинные, прохладные тени; высокая статуя Старого Зубра осеняла свежевырытую могилу сына. Пыль, поднятая толпой, улеглась, на темнеющем небе не было ни облачка.

— И вот что я еще хочу сказать прекрасной супруге и славному сыну, столь похожему на своего блистательного и высокочтимого отца,— продолжал Бернс.— Мне нет нужды говорить им, что они могут гордиться мужем и отцом, так как они, конечно, знали его даже лучше, чем высокочтимые коллеги по сенату. Я скажу о другом. Когда сегодня утром я собирался в путь, ко мне обратился мой юный помощник. «Сенатор, что случилось? — спросил он.— Куда вы едете?» Я ответил, что скончался блистательный и высокочтимый сенатор Андерсон. И мой юный помощник, как видно, еще мало осведомленный в делах, спросил, не тот ли это сенатор, что так тяжело болел? Я ответил: «Да, сенатор Андерсон давно уже был не в добром здравии».— Бобби прислушался, его захватила простодушная откровенность Бернса.— Тут мой юный помощник сказал: «Что ж, надеюсь, сенатору Андерсону наконец-то стало лучше». И я подумал: надо передать семье почившего эту мысль его высокочтимых коллег — все мы надеемся, что сенатору Андерсону наконец-то стало лучше.

Более тонкий человек, подумал Морган, уловил бы двусмысленность этих слов и не стал бы их повторять, но явная доброжелательность и прямота Бернса служили порукой, что он вкладывает в них только тот смысл, который они непосредственно передают. Так, замечание его юного помощника приобрело двойное значение: одно для тех, кто хорошо знал Андерсона, и второе, заключавшее в себе бесхитростное утешение — именно то, что и намеревался высказать Бернс. Впервые здесь, на кладбище, лицо Бобби Андерсона искривилось, видимо, он едва сдерживал слезы.

— Взгляни на нее.— голос Адама прошелестел, как вздох.— Будто мраморная. Будто каменная.