На берегах Гудзона. Голубой луч. Э.М.С.

— Я говорил уже вам, что Кардиф знал о моей страстной любви к родине и что он решил извлечь из этого для себя пользу. Он постарался уверить меня, что его оклеветали, что все обвинения, приводимые против него, — ложь, что он никогда не забывал о том, что он ирландец, и что он по-прежнему любит нашу родину; что мучения, переносимые Ирландией, заставляют его ужасно страдать и все его стремления направлены к тому, чтобы помочь этой несчастной стране. Угрозы, высказанные им в пылу ссоры, не что иное, как вспышки его скверного характера, их совершенно не следует принимать всерьез. Будь это иначе, он бы не дал пройти целой неделе, не приняв никаких мер, и не дал бы мне возможности предупредить своих единомышленников и скрыться самому. Если я соглашусь поделиться с ним своей тайной, он дает мне слово, что употребит мое открытие исключительно для того, чтобы помочь Ирландии, для этой цели и он согласен пожертвовать половиной своего состояния.

Он хорошо сыграл свою роль, и я, глупец, поверил ему. Я не мог себе представить, чтобы кто-нибудь воспользовался самыми святыми чувствами — любовью к родине и человечеству — для своих корыстных целей.

Я рассказал ему все. Он узнал от меня о таинственных свойствах голубого луча, проникающего сквозь камень и сталь, которым можно убивать все живое и разрушать неорганическую материю. И как вы думаете, что сделал этот патриот?

Через несколько дней я узнал, что Генри Кардиф предложил правительству купить мое изобретение. Итак, силе, которая должна была служить для освобождения человечества, чудесной силе, которую я открыл, пришлось бы теперь служить там, на фронте, орудием убийства тысяч ни в чем неповинных людей. Худшие из моих опасений оправдались. Я, всю свою жизнь стремившийся к освобождению человечества от гнета, стремившийся воздвигнуть новый прекрасный мир, стану убийцей миллионов несчастных, я своими руками принесу горе и нужду их семьям! Нет, этого нельзя было допустить! Нужно было действовать. Я потребовал от Кардифа, чтобы он возвратил мне бумаги с моими вычислениями, он расхохотался мне в лицо. Я предостерегал его, и он пригрозил мне донести на меня полиции. Наше последнее бурное свидание произошло 11 декабря. Напрасно я пытался на следующий день переговорить с ним: мне так и не удалось его поймать. Я узнал, что 12-го предполагается устроить обед в честь мистрисс Уэргем. Мистрисс Уэргем — агент правительства. Ее появление здесь в этот день могло означать только одно.

Весь день я с помощью голубого луча наблюдал за тем, что происходило в Бриар-Маноре. Я видел, как собрались гости, как они направились в столовую. Между гостями я увидел и Лока. Не знаю, помните ли вы, что 12-го декабря бушевала вьюга. Из-за сильного порыва ветра на мгновение погас электрический свет и все присутствующие увидели голубые лучи. Все их видели, но только Генри Кардиф понял, что означает этот голубой свет: он послужил ему предостережением. Появление в его доме голубого луча было равносильно объявлению войны. Я знал своего врага, знал, что он будет беспощаден, знал, что меня каждую минуту могут арестовать. Немного позже я увидел, что Кардиф о чем-то наедине беседует с Локом. И это также подтвердило мои опасения. Я знал, кто такой Лок; еще в Ирландии я видел, на что он способен; я думаю, что не стоит терять времени на описание его деятельности. Я скажу лишь одно: самый закоренелый преступник по сравнению с ним — невинный младенец. Беседа Лока с Кардифом была равнозначуща моему смертному приговору, да и не только моему, а всех наших товарищей. Теперь мне оставалось только одно. Я должен был во что бы то ни стало помешать Кардифу продать мое изобретение правительству. А для этого существовало одно единственное средство, и после зрелого обсуждения я пришел к убеждению, что я имею право убить одного человека для того, чтобы спасти жизнь миллионам. Я избрал это средство. Я должен был убить Кардифа — и я его убил.

ГЛАВА XXIII Пламя

Мак Кеннан кончил. Воцарилось тяжелое молчание. У О’Киффе и Джонсона не хватало духа прервать молчание. Мак Кеннан сидел спокойно у письменного стола; взгляд его был устремлен вдаль. О’Киффе закрыл лицо руками. Джонсон был потрясен. Он почувствовал сострадание к Мак Кеннану, сидящему перед ним, но так как он был только человеком, то его главным образом волновала мысль о том, что его теория оказалась неправильной. Это была его первая ошибка с тех пор, как он стал сыщиком, и из-за ошибки пострадал невиновный. Завтра же нужно освободить Крегана. Сыщик украдкой взглянул на О’Киффе, боясь встретить его насмешливый взгляд, но молодой репортер продолжал сидеть, закрыв лицо руками.

Наконец, Джонсону стало слишком тяжело молчать, и он спросил:

— Не будете ли вы любезны объяснить мне, каким образом вы совершили это преступление?