На берегах Гудзона. Голубой луч. Э.М.С.

— Да, был какой-то человек, с которым я говорила в восемь часов: один старик, позвавший для меня такси.

— Что это был за человек?

— Разносчик.

— Не можете ли вы описать его подробно?

— Это был еврей.

— Разносчики большей частью евреи.

— У него была борода.

— Это тоже не является отличительным признаком, так как большинство правоверных евреев носят бороду.

Этель Линдсей гневно топнула ногой.

— Не можете же вы от меня требовать, чтобы я тут же точно вспомнила, как этот человек выглядел.

— Успокойтесь, мисс Линдсей, я этого вовсе не требую, тем более, что этот человек, более чем вероятно, существует только в вашем воображении.

Иронический тон, каким были произнесены эти слова, окончательно смутил женщину. Она начала плакать.

— Клянусь вам, — всхлипывала она.

Следователь сразу принял отечески-мягкий вид. Он успокаивающе положил ей руку на плечо и сказал ласково:

— Не плачьте. Успокойтесь. Доверьтесь мне… Я вам желаю только добра… Вы, верно, очень любили г. Роулея?

— Да.

— А он обращался с вами грубо и бессердечно, не правда ли?

— Да.

Черные глаза ее гневно блеснули, тонкие губы задрожали. Следователь поднял руку ко рту, чтобы скрыть невольную улыбку. Как легко, однако, иметь дело с женщинами. Вот он ее настроил на тот лад, какой был ему нужен.

— Бедное дитя, вы, наверно, очень сильно страдали от такого бессердечного отношения?

— Да, ужасно! По временам мне казалось, что я с ума схожу, в особенности… — она замялась.

— Когда он вас оставил ради другой женщины? — ласково договорил за нее следователь.

— Ради замужней женщины… Она даже не красива и, кроме того, старше меня… — Этель Линдсей совершенно забыла, где она находится.

— И вы еще могли любить такого человека?

— Иногда я так страшно злилась на него, как будто моя любовь…

Слезы мешали ей говорить.

— Превратилась в ненависть, не правда ли?

— Да, по временам я ненавидела его…

— Вы, стало быть, признаете, что ненавидели его?

Г. Клинтон опять стал следователем. Голос его звучал холодно, резко.

Этель Линдсей вся съежилась.

— Я… нет… я ничего не признаю, я только говорю…

— Вы в этом уже признались. Ну, на сегодня хватит.

Следователь приказал увести арестованную. Он посмеивался, видимо, оставшись очень довольным результатом дня. Взглянув на часы, он почувствовал, что проголодался.

СМЕРТЬ В НОЧИ

Генри Уорд сидел в рабочем кабинете своей городской квартиры и читал письмо, которое только что принес ему посыльный. В письме было несколько слов:

«Завтра в десять часов вечера его перевозят в С. С,».

Подписи никакой.

Несмотря на кажущуюся незначительность содержания, письмо, по-видимому, произвело на миллионера известное впечатление. После некоторого раздумья он взял телефонную трубку и попросил соединить его с заводом.

— Алло!.. Да, говорит Уорд… Это вы, Дэвис? Пошлите мне немедленно Браса… и Гарриса… Поняли? Сейчас же… Хорошо. — Он положил трубку.

Приблизительно через три четверти часа служитель доложил о приходе Джима Браса.

— Проводите его сюда. Если Гаррис явится, пусть подождет. Только не в передней. Для всех других меня нет дома.

Вошел Джим Брас — здоровенный, рослый малый с красным лицом и хитрыми глазами.

— Каково настроение? — спросил фабрикант, не удостоив его ответом на приветствие.

— Не из лучших, г. Уорд.

— Значит, вы плохо работали, — напал на него Уорд.

— Нет, г. Уорд, я делал все, что в моих силах. Но мне не удалось пересилить влияние Бенсона. Он использовал этот случай, чтобы усилить свою агитацию за сближение и братство всех рас и народов, рабочие же…

— Не болтайте так много. Я очень недоволен вами. Это уже второй раз, как вы не оправдываете своего назначения. Не думаете ли вы, что я вам плачу только для того, чтобы вы могли вести легкую жизнь?

— Я приложу все старания, г. Уорд.

Голос Браса звучал неуверенно. Он предчувствовал недоброе. Что ему останется делать, если благословенный дождь долларов прекратится, и ему придется вновь приняться за честный труд?

— Я сделаю все, что в моих силах, г. Уорд, — повторил он.

— Завтра в десять часов вечера его перевозят. До того времени…

— Да, г. Уорд, но я опасаюсь…

Угрожающий взгляд фабриканта привел Браса в трепет.

— Некоторые из них на нашей стороне, — сказал он поспешно.

— Сколько?

Брас смутился.

— Приблизительно… около…

Он замялся.

— Сколько? — не отставал от него жесткий голос.

— Около ста пятидесяти, — с усилием вымолвил Брас.

Уорд засмеялся резко, зло.

— Сто пятьдесят из двадцати тысяч! Недурной процент, в самом деле!..

— Это не моя вина, г. Уорд. Рабочие не дают себя больше обрабатывать, как прежде, а эти проклятые воббли[1].

— Это меня не касается. Я вам даю задание, и вы должны его выполнить. Поняли? Завтра утром в десять часов вы мне представите отчет.

Уорд повернулся к Брасу спиной, и тот выскользнул из комнаты, радуясь, что еще так удачно отделался.

Беседа с Томасом Гаррисом была несколько дружелюбнее. Уорд пригласил этого обанкротившегося провинциального адвоката с лисьим лицом сесть и даже придвинул к нему коробку сигар; он умел ценить услуги этого человека. Показав ему полученное утром письмо, он спросил:

— Что же?