На берегах Гудзона. Голубой луч. Э.М.С.

— Мистер Симпкинс, — с искренним сожалением ответил шпик, — я сделал все, что мог, обшарил весь Нью-Йорк, пустил в ход все свои связи. Но все напрасно. Старик как в воду канул.

Три дня спустя, мистер Гарвэй Уорд прислал мебельщиков за старинными дедовскими часами, которые он приобрел у мистера Эльда. Драгоценная вещь была снесена в фургон в полной сохранности. Майкель Кримсон, оказавшийся как раз дома, проявил совершенно неожиданную любезность, что Мэри Эльд не без основания, быть может, приписала чарам своих прекрасных глаз и улыбки; мистер Кримсон помог носильщикам снести дорогую ношу с лестницы, держа ее все время крышкою вверх.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Два письма из Флориды

Гарвэй Уорд держал старика под постоянным наблюдением, применяя к нему всевозможные методы исследования, но никак не мог добиться от пациента каких бы то ни было сведений о его прошлом. Старик не мог вспомнить ничего, что относилось к его прежней жизни. Он был приветлив, хорошо настроен, с первого слова, как ребенок, слушался врача, никогда не выражал никаких желаний. Он мог целыми часами сидеть и смотреть в окно или перелистывать книгу с картинками. Последнее обстоятельство дало Гарвею Уорду возможность подметить в старике одну странность, которая, впрочем, ничего не объясняла ему: старик не выносил красивых женщин. Если ему попадалось в каком-нибудь журнале изображение красивой женщины, он выдергивал страницу и разрывал ее в клочки. Точно также, когда он замечал в приемной Гарвэя Уорда красивую пациентку, он разглядывал ее с нескрываемой враждебностью, начинал сердиться, волноваться и бормотать бессвязные слова.

Однажды вышел такой случай: Уорд, в его присутствии, дал одной пациентке баночку с какой-то белой массой, и тут произошло нечто неожиданное: старик набросился на женщину, вырвал у нее из рук банку, швырнул ее на пол, растоптал и закричал пронзительным старческим голосом:

— Убийца! Убийца!

С большим трудом психиатру удалось увести разбушевавшегося старика в соседнюю комнату и успокоить его. Весь день старик был мрачен и расстроен. Похоже было на то, что он напрягает свой бедный больной мозг, хочет что-то сказать Уорду, но не находит слов. К вечеру, когда он несколько успокоился, Уорд вынул из шкафчика такую же белую баночку и поставил ее перед пациентом. Старик некоторое время с ужасом смотрел на нее, затем, закрыв руками лицо, разрыдался. Гарвэй пытался задавать ему самые различные вопросы, но старик, заглушая рыдания, твердил только: «убийца», «убийство», «преступление». Однако, потом старик схватил банку и закричал:

— Это — мое! У меня украли! Никто не имеет права распоряжаться этим.

Он открыл банку и понюхал содержимое. В банке было сильно пахнувшее скипидаром средство от невралгии. Искаженные черты лица старика вдруг разгладились; он спокойно улыбнулся и подал банку Уорду.

— Это ты можешь оставить себе. Тут нет ничего дурного.

Однажды вечером к психиатру пришли О’Кийф и Джэк Бенсон.

— Обнаружился новый след, — сказал журналист. — Куда он приведет, я не знаю, но думаю, что некоторого внимания он заслуживает.

Он вынул из кармана написанное карандашом письмо и бросил его на стол.

— Читайте, Уорд.

Врач подсел ближе к лампе и начал читать:

«Голден-Хилл возле Таллахасси. «30 сент. 19…

«Милый мистер О’Кийф.

«Я не уверен в том, что это письмо попадет Вам в руки, но мне необходимо все же попытаться дать Вам знать о себе. Со мной делается что-то непонятное, жуткое, и, мне кажется что виною всему старик, которого я все продолжаю с уверенностью считать дядей Джоном.

«Кто-то, очевидно, выследил нас в гостинице или в Центральном парке. На следующий же день отец вызвал меня к себе в кабинет, где уже была и моя мать. Родители были сильно взволнованы и рассержены. Отец закричал на меня:

«— Я всегда предоставлял тебе полную свободу, Этель, но мне и в голову не приходило, что ты будешь так злоупотреблять ею!

«Я была совершенно огорошена и задала вопрос, что же я сделала дурного?