На берегах Гудзона. Голубой луч. Э.М.С.

Гарвей взял себе за правило вкратце записывать все свои впечатления в санатории. Этим он хотел составить себе ясное понятие об учреждении; кроме того, он полагал, что, при помощи зафиксированного на бумаге, ему будет легче убедить Самуила Каценштейна в неосновательности его подозрений. В первый вечер он записал в тетради:

«Доктор Брэсфорд мне не нравится, сам не знаю почему; возможно, что я инстинктивно подпал под влияние Самуила Каценштейна. Он обладает превосходными манерами, он любезен и внимателен и, по-видимому, в самом деле очень опытный врач; и все-таки он мне несимпатичен. Я должен побороть это предубеждение, вызванное во мне другим лицом.

Моя соседка, по-видимому, действительно очень нервная особа; весь вечер она беспрестанно ходит взад и вперед по своей комнате и вполголоса разговаривает сама с собой. Но, по счастью, самое тяжелое эта бедняжка уже оставила позади; не трудно понять ее теперешнее подавленное состояние».

* * *

На следующий вечер Гарвей записал:

«Сегодня мне удалось побывать в палате бесплатных больных, и у меня рассеялись всякие сомнения по отношению к д-ру Брэсфорду. Все там отличается безупречной чистотой и удобством. Там столько же сиделок, сколько и в нашем корпусе, и д-р Брэсфорд, как видно, проводит гораздо больше времени у бедных пациентов, нежели у богатых. Одна из сиделок мне рассказала, что очень часто он сам остается на ночное дежурство. Около бедной Мириам Каценштейн он тоже просидел целую ночь. Это обстоятельство я должен сообщить ее отцу, — может быть, это благотворно подействует на него.

Сегодня Этель Линдсей не появлялась на веранде; молодой Гендерсон, осведомленный, очевидно, обо всем, что происходит в санатории, сообщил мне, что она лежит в постели. Я видел, как д-р Брэсфорд несколько раз заходил в ее комнату. Молодая девушка вызывает во мне жалость, хотя в то же время она мне не очень симпатична».

* * *

Следующая запись Гарвея гласила:

«Я начинаю думать, что мое поступление сюда является ребяческой выходкой; здесь нет ничего тайного или преступного, и я мог бы со спокойной совестью завтра же выписаться из санатория. Но, боюсь, это обратит на себя внимание; я должен переносить невыносимую скуку по крайней мере еще неделю.

Сегодня д-р Брэсфорд имел, по-видимому, крупный разговор с моей соседкой. Установленный порядок требует, чтобы все не «лежачие» больные непременно находились на веранде от двух до трех после обеда. В два часа я пришел туда и расположился на своем месте, но молодой Гендерсон не оставлял меня в покое, и я принужден был спастись от его назойливости у себя в комнате. Рядом раздавались возбужденные голоса. Я слышал, как мисс Линдсей громко говорила: — Нет, нет, я этого не желаю. Ни в коем случае. Я боюсь. Кроме того, я вам не верю, мой врач… — Дальше я не разобрал. Послышался спокойный ответ доктора: — По долгу врача я обязан сказать вам всю правду. Это ваше единственное спасение. — Вслед за этим я услышал плач мисс Линдсей. До сих пор оттуда доносятся время от времени тихий плач и стоны».

* * *

На третий день своего пребывания в санатории Гарвей писал:

«Я так привык к ежедневному записыванию, что сейчас же по возвращении вечером в свою комнату машинально сажусь за письменный стол. К тому же вечера тянутся бесконечно долго, ибо больные должны уже в девять часов расходиться по своим комнатам.

После обеда я встретился в коридоре с мисс Линдсей и испугался резкой перемены, происшедшей в ней за последние два дня. Она выглядела как тяжелобольная. Бесшумно проскользнула она мимо меня, крадучись вдоль стены, как бы не желая быть замеченной. В руках она держала письмо. На лестнице она наткнулась на д-ра Брэсфорда. Я заметил, как молодая девушка съежилась от страха. Доктор ласково заговорил с ней и отвел ее обратно в ее комнату. Никогда я еще не видел такого беспомощного и несчастного лица, какое было у молодой девушки, когда она с доктором проходила мимо меня».

* * *

Последняя запись Гарвея гласила:

«Сегодня я совершил большую бестактность по отношению к моему коллеге Брэсфорду, нарушив врачебную этику. Я и сам не знаю, как это случилось. Моя соседка опять проплакала всю ночь напролет, беспрерывно расхаживая взад и вперед по комнате. Утром я ее встретил в коридоре. Она была в утреннем халате и, очевидно, направлялась в ванную. Ее несчастный вид глубоко тронул меня; повинуясь какому-то внезапному побуждению, я подошел к ней и сказал:

— Простите меня за бесцеремонность, мисс Линдсей. Но я ваш сосед по комнате и знаю, что вас что-то мучит. Если вы нуждаетесь в помощи, можете рассчитывать на меня.

Легкая краска показалась на ее бледных щеках, в потухших глазах появился блеск. Она пожала мне руку и пробормотала:

— Благодарю вас, благодарю. Да, я воспользуюсь вашей любезностью. Может быть, вы сумеете помочь мне.

С этими словами она поспешно удалилась, оставив меня в смущении и с некоторым чувством досады на свою горячность».

* * *