На берегах Гудзона. Голубой луч. Э.М.С.

Некоторое время он безуспешно старался побороть охвативший его леденящий страх.

Старые французские часы, стоявшие на камине, пробили десять.

Торнтон поднялся и посмотрел на свои карманные часы. Да, часы шли правильно. Почему же, черт возьми, она не приходит? Она должна была быть здесь в три четверти десятого. Он прождал еще полчаса, нервно шагая взад и вперед и вздрагивая при малейшем шорохе.

Затем он вышел из дома, сел на извозчика и поехал к мистрисс Уэргем.

Он застал ее в постели. Она была бледна и выглядела утомленной и измученной.

— Я очень рада, что вы пришли, — сказала она. — Я только что хотела послать за вами. Я страшно изнервничалась и так утомлена, как после продолжительной ходьбы.

Он пощупал ее пульс, который был чрезвычайно слабым.

— С каких пор вы чувствуете себя так плохо?

— Со вчерашнего вечера.

Она сделала попытку приподняться, но бессильно упала на подушки. Ее глаза наполнились слезами и она разрыдалась.

— Послушайте, Марион, — сказал он резко, — не следует так распускаться. Вы, ведь, не страдаете истерией. Возьмите себя в руки и расскажите мне, что привело вас в такое состояние?

Ее холодные, как лед, пальцы впились в его руку.

— Я не знаю, — простонала она в отчаянии. — Мне кажется, что я схожу с ума. Скажите мне, Лауренс, нет ли такой силы, которая все знает и наказывает за наши скверные поступки?

— Ерунда!

Он поднялся, налил в стакан воды несколько капель из маленького пузырька и подал ей. Она выпила и постепенно стала успокаиваться.

— Все это для меня абсолютно непонятно. Вчера вечером я рано легла, так как чувствовала сильную усталость, и тотчас же уснула. Проснулась я не в своей спальне, а в комнате О’Киффе. Он держал меня за руки и называл меня по имени.

Он посмотрел на нее помрачившимся взглядом.

— Что вы делали в его комнате?

— Вот в этом-то и весь ужас. Я рылась во всех ящиках и в конце концов выкрала какие-то бумаги. Не думаете ли вы, Лауренс, что я схожу с ума?

Он не обратил внимания на ее вопрос.

— Что вы сделали с этими бумагами?

— Я, конечно, вернула их О’Киффе. Он был очень любезен и, по-видимому, понял, что здесь скрыта какая-то тайна и что я находилась у него против своей воли.

— Что вы ему сказали? — резко спросил врач.

— Я уже вам говорила об этом.

— А что произошло потом?

— Он отвез меня домой на извозчике. С тех пор я себя чувствую так, как будто сейчас умру.

— Я вам пропишу снотворное. Завтра ваше недомогание пройдет, и вы снова будете совершенно здоровы.

Она хотела еще что-то сказать, но он перебил ее:

— Нет… Не задавайте мне вопросов. У меня нет времени для того, чтобы вам отвечать. У вас нервное расстройство; вы недостаточно много спите и слишком много курите — вот и все.

Придя домой, Торнтон заперся в своем кабинете.

— Будь он проклят! — шептал он. — Этот молодец, очевидно, не глуп и догадался в чем дело.

Он закрыл лицо руками и громко закричал:

— Конечно, конечно! Я погиб.

* * *

О’Киффе грозила опасность лишиться славы лучшего лондонского репортера. Все его мысли были направлены на дело Кардифа, и чем больше он о нем размышлял, тем становился озабоченнее и нервнее.

Скоро должен состояться суд, и так как теория Джонсона вполне соответствует логике и совершенно неуязвима, судьи и присяжные заседатели должны будут признать Крегана виновным. Нельзя терять времени. Он, О’Киффе, должен бросить вызов таинственной силе, которая, по его мнению, повинна в смерти Кардифа, он должен узнать, что она из себя представляет, хотя бы ценой еще одного убийства, если это необходимо.

Совершенно ясно, что эта сила имеет какое-то отношение к исчезнувшим бумагам. О’Киффе припоминал об ужасных минутах, пережитых им в библиотеке Бри- ар-Манора, он снова пережил необычайное чувство, вызванное проникшими в комнату голубыми лучами. Это произошло непосредственно за тем, как он положил бумаги в карман. Потом он спрятал их в свою несгораемую кассу и через короткое время заметил у самого замка расплавленную каплю металла. Бокал, из которого пил покойный Кардиф, тоже оказался расплавленным. Все это не могло быть случайностью. И внезапно он вспомнил о бумагах, виденных им на столе Джона Гэя, о бумагах, исписанных такими же знаками, как и документы, которые он спрятал в свою железную кассу.

Он подумал, не следует ли об этом поговорить с Гэем. Мистер Гэй умный, преданный Винифред человек, он, быть может, сумеет в этом разобраться. Но что ему сказать? Что он подозревает какую-то скрытую таинственную силу? Нет, он не может никому довериться. Даже Крейну.

Он закурил папиросу. Мозг его напряженно работал. Вдруг он вскрикнул:

— Что бы из себя ни представляла эта таинственная сила, я заставлю ее подать мне какой-нибудь знак!

Он достал из кассы бумаги и положил их в карман.

Затем он накинул пальто, надел шляпу и отправился в Бриар-Манор.

Винифред сидела у окна и смотрела в сад. Она очень обрадовалась его приходу, но нетрудно было заметить, что последние дни лишили ее всякой надежды.

— Все считают Аллана виновным, — с усилием произнесла она. — Я ни на что больше не надеюсь. Скажите мне, О’Киффе, что они с ним сделают?