На берегах Сены

Бедная Тэффи все же мужественно дочитала свой ученый доклад. Дочитала до самой последней точки, не пропустив ни одной цитаты.

И слушатели устроили ей грандиозную овацию.

- Ах, уж эта Надежда Александровна! Ну кто, кроме нее, может придумать такое смешное? - восторженно повторяла седая дама меценатской внешности, отбивая свои пухлые, украшенные бриллиантами руки.-- Ах, до чего, до чего смешно! Даст же Бог такой талант человеку!

Тэффи вошла в артистическую красная, краснее своего красного платья, и, остановившись на пороге, развела руками:

- Слышали? Я когда-то, еще до революции, написала рассказ об аптекарском ученике Котомко. читавшем на концерте свои стихи и не понимавшем, почему слушатели хохочут. "Покажи им Венеру Милосскую, так они, наверное, лопнут от смеха",- рассуждает он про себя. Вот и я сейчас моего Котомку разыграла.- Она швырнула рассыпавшиеся листы на пол. - А сколько мне труда и времени эта проклятая аскеза стоила! Нет, в первый и последний раз в жизни читаю доклад. Дайте лимонаду. Даже горло пересохло.

В антрактах Гиппиус, улыбаясь, объясняла подходившим к ней, что ей доклад Тэффи многое открыл.

- Я благодарна Надежде Александровне. Очень благодарна. Я поняла то, чего раньше не понимала, не хотела понять. - И, понизив голос, полушепотом: - Не об аскезе, нет. Я впервые из-за Тэффи оценила здравый смысл дедушки Крылова, поняла, что и он бывает прав. Да еще и как:

Беда, коль пироги начнет печи сапожник,

А сапоги тачать пирожник.

Гиппиус и Тэффи не очень симпатизировали и охотно критиковали друг друга, конечно, за глаза.

Но Тэффи все любили. И читатели, и знакомые, и друзья. Я никогда никого не встречала, относившегося к ней плохо. Тогда как Гиппиус многие терпеть не могли. Ее не мог терпеть, прямо ненавидел даже очаровательный Андрей Седых, один из самых милых и добрых людей эмиграции. Правда, она действтельно скверно поступила по отношению к нему.

В 30-х годах "Зеленая лампа" уже не горела ослепительно и не проливала яркого света на эмиграцию, освещая ее совесть душу, ум. Все, не исключая Мережковского и Гиппиус, чувствовали, что "заговор" не удался, хотя они и не сознавались в этом не только публично, но даже самим себе.

Некоторые участники "Зеленой лампы" покинули ее. Так, ушел Ходасевич. Уход Ходасевича был воспринят очень болезненно - Ходасевич был одним из ярких лучей "Лампы". Уход его стал считаться "изменой", и отношения между ним и Гиппиус-Мережковским охладились навсегда.

Все же "Лампах, все более сокращая круг своей деятельности, просуществовала до самой войны. Роль ее была значительно большей, чем принято считать. Конечно, она не достигла цели к которой стремились Мережковский и Гиппиус. Все же она оставила по себе саетлую память и сформировала умы целого ряда молодых поэтов. Кроме всего прочего, "воскресенья" и "Зеленая лампа" являлись настоящей школой красноречия.

Когда-то, еще на берегах Невы, в "Живом слове" я слушала лекции Кони по ораторскому искусству и принимала участие в практических занятиях, руководимых Кони. Но обмен мыслей и мнений на "воскресеньях" и в "Лампе", хотя там и не преподавались правила красноречия, достигал несравненно больших результатов, чем лекции и практические занятия Кони.

Общепризнанный лучший оратор эмиграции Георгий Адамович многому научился в "Лампе" и в бесконечных дискуссиях с Мережковским. "Зеленая лампа" всячески старалась привлечь к себе внимание, в особенности в последние годы своего существования. Так, уже в 1936 году "Зеленая лампа", "Возрождение" и варшавская газета "Меч" - в обеих газетах сотрудни-чали Мережковский и Гиппиус - устроили "всезарубежный конкурс" на историческое драматическое произведение. Премированное драматическое произведение обещали поставить в варшавском театре и напечатать в газете "Возрождение". Кроме того, автор должен был получить диплом.

Но с этим конкурсом получился "скверный анекдот": первый приз, после многих месяцев, был присужден драме "Государь",- из эпохи итальянского Ренессанса, о чем сообщалось в газете "Меч". Написала ее шестнадцатилетняя эмигрантка, жившая в Сирии. Она, как она потом сама мне рассказывала, находилась только под большим влиянием Мережковского и Макиавелли и написала свою драму, помня о них.

Когда до нее дошла ошеломившая ее весть о том, что ей присужден первый приз, она, как древняя Рахиль, села на песок пустыни, благословила облака и поблагодарила Бога за ниспосланную ей славу.

Но время шло - день за днем, неделя за неделей. Ее лично никто ни о чем не осведомлял. Тогда она наконец решилась написать в варшавский "Меч", ответивший ей более чем необычайно: "Вас действительно премировали. Но Вашу драму поставить невозможно из-за множества костюмов. Поэтому высылаем Вам, в виде премии, том Фонвизина и диплом с печатью".

Том Фонвизина и похвальный лист - как в школе при переходе из класса в класс - вот и все, что получил молодой автор, думавший, что уже завоевал славу.

Драма "Государь" не была напечатана в газете "Возрождение" - неизвестно почему. Ведь "обилие костюмов" не могло помешать напечатать ее.