На берегу неба

Я был такой тупой, что тогда так и не поверил…

Но спроси меня – между тем уроком и этим: что было?

Между ними пролегла вся моя жизнь.

И самое смешное, что невозможно об этом рассказать.

Меня понесло.

Вот сейчас, допустим, Инна Иосифовна укажет на меня: «Вот, посмотрите, этот человек на последней парте, он… ну, отстающий ученик. Очень отстал. На восемнадцать лет. И вот пришел к необходимости наверстать упущенное. Знаете, – скажет, – такое случается нечасто. Чтобы человек вообще пробовал что-то исправить там, в своем прошлом. Что-то переделать, досказать. Если хотите узнать что – спросите его о чем-нибудь…»

Конечно им, одетым в ослепительные доспехи будущего, наплевать на меня.

А если бы все же спросили?

Кто ты? Почему сейчас тут? Что хочешь досказать? Что прожил? Что видел? Был ли счастлив? Что там, впереди?

– Ребята, перед вами большая жизнь. Очень короткая. И прожить ее надо так…

У меня половина головы седая. Дочь третий год ходит в школу. Но они не поймут. Поэтому коротенько.

Счастье, счастье…

Самое страшное, что я испытывал в жизни – это желание убить человека. Это даже хуже, чем тонуть. Не буду рассказывать.

Счастье.

Зима, вьюга. Съемная квартира. И вдруг ты по сумме неизвестных, по тревожному биению крови в горле осознаешь, что к тебе неудержимо подступает любовь. Большая любовь, которая подобна отдаленному грозному рокоту, даже если он совсем-совсем еще далеко, как нарождающийся шторм.

Она уехала в другой город. Я надел белую рубашку, пиджак, взял с собой пряник, банку растворимого кофе и поехал на вокзал. Решил, что, если нам суждена любовь, билеты будут. Билеты были.

Наверное, я много успел в жизни. Организовал экспедицию. Написал книгу. Но разве дело в этом? Разве я был счастлив, закончив книгу? Нет. Я просто лежал, как рыба, отметавшая икру – обессиленная, умирающая. Я еще не знал тогда, закончив книгу, что не все наши отношения с нею исчерпаны, что они надолго, на всю жизнь, как с собственными детьми. Но все-таки счастье – это всегда какие-то мгновения. Купание после велосипедной прогулки. Солнце в осенней листве. Первое сваленное тобой дерево – и внезапное ощущение собственной мужской, настоящей силы. Или – сидишь у моря, перебираешь камешки… а время останавливается. Стихотворения похожи на счастье: в них слово, время, сгущаются до предела, не могут течь, переливаются в замкнутой форме… Может быть, хорошее стихотворение – это высшая из доступных нам, пишущим, форм счастья.

Отчаяние. Точно знаю, что это такое. Это когда мороз двадцать пять, болеет ребенок и на даче, которую мы снимаем, вдруг ломается система отопления и дом начинает выстывать, как гроб.

Еще у меня был друг, который уехал в Америку. Это была трагедия, когда он уехал. Мне было плохо оттого, что его нет. Он не прислал адреса. Может быть, захотел забыть всю прошлую жизнь и меня вместе с нею. Такое бывает… А потом он вернулся – совершенно другим человеком. Чужим. Даже смех стал другой. Не то чтобы неприятный, а просто – не его. И мы не общаемся больше. Даже не звоним друг другу, не поздравляем с днем рождения. Так что не знаю, что хуже – когда лучший друг уезжает или когда он умирает в тебе. И ты в нем умираешь… Да – друзья забывают, любимые женщины предают. В это невозможно поверить, когда тебе семнадцать, когда и дружба, и любовь – все в первый раз. Много позже понимаешь, что в жизни всегда есть друг, который никогда не предаст, и женщина, которая всегда будет любить тебя любого. При одном условии – что ты сам этого хочешь.

В общем, мне нечего было бы сказать этим детям. Если бы я говорил, я бы врал. Однажды, в середине 90-х, после долгого безденежья и – как бы это сказать? – полуголодного существования (голод – это родители наши знали, что такое; мы нет) я устроился на работу и не успел подписать документы в отделе кадров, как мне выдали три тысячи долларов. Одним куском. Сразу. Я положил их в нагрудный карман. В метро мне стало плохо. Я не хотел умирать. Не хотел, чтобы мои деньги достались работникам морга. Я достал валокордин, как чеку, выдернул зубами затычку-капельницу и отпил прямо из пузырька.

Почему-то такие моменты запоминаются.

В школе я верил, что очень многое успею, узнаю, смогу, стану богатым. Главное, было чувство принципиальной безопасности жизни. Я сделал гораздо больше, чем мог себе представить в семнадцать лет, но и жизнь оказалась игривой кобылкой…

Ладно, все это слишком нравоучительно. Лучше я расскажу историю. Последнюю. Как я закончил недельную школу моряков рыболовецкого флота и пришел наниматься на траулер. Судно загружалось у пирса. Людей не хватало, работала неполная вахта, поэтому сразу по предъявлении бумаг боцман сказал:

– Давай. Смайнай-ка вниз эту бочку.