На берегу незамерзающего Понта

Новые и новые спазмы. Чернота с отблесками моря, слепящими глаза.

«Ты знаешь, а я все-таки выучилась, — услышал он — все тот же навязчивый зуд, не дающий ему провалиться, — в 2001-м поступила в наш экономический на дневное. И переростком с бывшими школьниками оттарабанила пять лет. Экономика и организация туризма, черт знает где от того, о чем мечтала».

«Пригодилось?»

«И да, и нет. Всему училась сама, как понадобилось. Знаешь… когда несколько деревянных лачуг превращаются в коттеджи… С нуля… хотя откуда тебе…»

«Ну почему же? Или забыла, с чего я начинал?»

«Помню, Дима… Все помню. Но у меня была только тетка, ребенок на руках и то, чему ты меня научил. Нет, не думай, пожалуйста, что я в чем-то тебя виню. Уже давно переросла необходимость обвинять. Мы оба с тобой… каждый по-своему хороши».

«Расскажи, пожалуйста, про Полину», — раздалось после долгой тишины.

Иван закрыл лицо руками. Руки пылали. Лицо тоже. Задышал — часто-часто.

Расскажи про Полину. Что тебе рассказать про Полину?

Про ее профиль в ночном провале окна, за которым летают белые мухи? Про яркий берет на светлой макушке? Про то, как звучит ее голос, когда она просыпается? Про то, что она взяла с него слово бросить баловаться наркотой, а не то ничего у них не будет? Про нее — увлеченную или уставшую? Про то, что у нее по всему телу — восемь родинок? Про то, как мерзнет в ветреную погоду, спасаясь имбирным чаем? Или про Аристарха, который ей не дает жить?

Так про что тебе рассказать? Кто знает больше, чем он?

«Она немножко младше твоего Вани. И такая же бойкая, но с ней все равно легко. Она как-то токсикозом не мучила, родилась за пару часов, спать давала. Училась неплохо, улыбчивая, очень меня любит… Ей пять было, когда она явилась ко мне и говорит: «Мамочка, я хочу играть на пианине, купи мне пианину». И как ей не купишь? Серьезная такая. Её тётка моя баловала страшно, а я все боролась за дисциплину, прижимала и прижимала, пока не дошло, что уже пережимаю. Я ее каждую неделю возила в музыкалку в Белгород. Начинали с двух раз в неделю, а потом понеслось. В старших классах сама на электричке каталась. Я думала, надоест — не надоело. На школу не то чтобы задвинула, но жила музыкой… и живет. У нее характер… упрямая. Еще хуже тебя. Цель вижу — препятствий не замечаю. В прошлом году я всерьез переживала, чтобы не выскочила замуж от великого ума. За большой мешок денег, покруче тебя в свое время. Я же видела по ней, а она уперлась: люблю Стаса, люблю Стаса. А у самой взгляд как у котенка. Отговорите меня, кто-нибудь. Иван вот отговорил, — всхлип, такой горький, что у самого снова взялось все спазмом. Но он продолжал смотреть в потолок, раскинув руки, и слушал. — Если интересно… найди запись с Z-fest’а на Ютубе. Она там на клавишных у твоего сына… это тогда они… Господи, Дим… а если… если она забеременела бы? А?»

«Черт… — снова тишина и беспомощность, заполнившая пространство. — Что делать-то будем?»

«Я не знаю… У меня, кроме нее, никого нет, я умру, если с ней что-то… Мне даже в самом страшном сне такое не могло присниться, что они встретятся!»

«А они встретились… Это хуже любого кошмара…»

Это лучше всего, что с ним было в его чертовой жизни! Только они не знают этого! Они ничего про них не знают!

Иван перекатился набок и заставил себя приподняться. В голове шумело, как после похмелья. И так же глупо колотилось сердце. Не веря, жестоко и наивно не веря.

Он любил сестру.

Он спал с сестрой.

Стоило мысленно произнести это, изнутри, с илистого дна души, снова, опять поднялась дикая волна протеста и мути. Злости. Отчаянной злости на то, что это случилось с ними.

Иван мотнул головой и свесил ноги с кровати. Носки с него сняли. Брюки тоже. Он смотрел на свои голые ступни и испытывал при этом отвращение — до тошноты. Он. Спал. С сестрой. Дичь. Дичь!!!

Нет, не то, неважно… Не сейчас… Есть вещи важнее…

Было в словах Татьяны Витальевны что-то такое, что подняло его, заставило подорваться с места, вопреки бесконечной слабости. «… я умру, если с ней что-то…»

Что с ней?!

Господи, да если она только узнает, она не выдержит. Сойдет с ума, сломается, будет жить в этом аду, который открылся ему сейчас. Ее глаза никогда не будут смеяться. Она не останется прежней и не оставит себе шансов на возрождение, как не оставляет их себе он. Но с ним плевать. С ним кончено. А она? Ей за что? За то, что он спровоцировал? Ничего бы не было! Ничего никогда не было бы, если бы не его преследования!

«Вдуешь — отпустит», — ржал в его измученной голове Гапон. Иван отозвался на это тихим стоном, вырвавшимся против его воли. Если бы хоть немного отпустило! Забыть, забыться, исчезнуть, будто не было!

Не то!

Неважно!

Не сейчас.

Он снова сжал виски. Нужно было думать. Нужно собирать себя в кучу и что-то решать, потому что он тоже не знал, что делать. Татьяна Витальевна не уехала — плевать по каким причинам. Она здесь. Значит, Полина все еще в неведении.

Это хорошо.