На берегу незамерзающего Понта

Для нее реальность не оборвалась еще. Она еще там, в их утре, в их кофе на двоих. «Я скучаю. Я знаю. Я тоже», — она в этой точке. Теплая, сонная, в пижаме. Она ждет его через пять дней на роспись. У нее будет свадьба. У нее впереди счастливая жизнь с человеком, которого она… любит. Она еще ничего не знает. Мир еще не разрушен. Его осколки еще не ранят ее маленькое белое тело. Все еще будет.

Стены шатались. Тоже неважно. Важно понять, как оставить ей шанс, лазейку, чтобы она могла вытащить себя из дерьма, чтобы не чувствовала себя тонущей в нем. Чтобы ее не мутило так, как его сейчас.

Он дополз до ванной, открыл кран. Ополоснул лицо холодной водой. И уставился на себя в зеркало. Все, Мирош. Все. Вот теперь все. Она часть его. Он — часть ее. И ему придется себя ампутировать. С анестезией или без — придется. Иван сжал челюсти. По скулам прокатились желваки. Побелевшие пальцы вцепились в края раковины.

Похер, что будет с ним потом. У него сроку — вот только сейчас. Пережить это один раз — и хоть сдохнуть следом.

В гостиную, где сидели Дмитрий Иванович и Татьяна Витальевна, он входил уже одетым, спокойным, принявшим решение.

Отец заметил его первым.

— Ванька, — он подался к нему, но так и замер. — Зачем поднялся? Что?

Иван промолчал. Медленно двинулся к окну. Остановился у подоконника и оперся о него, так же крепко зажав его пальцами, как до этого раковину. Потом медленно заговорил, стараясь контролировать голос и интонации.

— Мы заявление подали в ЗАГС. На третье. Хотели расписаться между праздниками. Я искал тебя, чтобы сообщить. Вам, Татьяна Витальевна, Полина должна была звонить сегодня. Еще не звонила?

Зорина прижала ко рту ладонь тыльной стороной, чтобы не разрыдаться снова, и только отрицательно качнула головой.

— Бестолочь, — сорвался он в пропасть. На мгновение. Чтобы вынырнуть обратно. Перевел взгляд на отца и спросил: — Ты знал, что у тебя есть еще ребенок?

— Нет, — глухо ответил тот и бросил беглый взгляд на Татьяну. Если бы он знал… Очень многое могло бы быть иначе — и тогда, и сейчас.

— Она бы тебе понравилась.

Дмитрий Иванович устало потер лоб.

— Вань, я… мы…

— Она бы тебе понравилась, — настойчиво повторил Иван, но контроль снова вернулся в его голос. — Она очень хорошая. Она бы тебя не разочаровала, если бы ты ее узнал. Только… ты не узнаешь. Ты даже не приблизишься к ней. Пусть и со стороны, чтобы она не вздумала задаться вопросом: что ты, Дмитрий Мирошниченко, делал рядом? Обещаешь?

— Ты о чем? — отец снова переглянулся с Зориной. — Что ты имеешь в виду?

Иван сжал пальцы сильнее. Кадык рвано дернулся в горле. Но он продолжил говорить — ровно и монотонно, не давая себе ни секунды на эмоции:

— А кем ты мог бы быть для нее? Отцом ее бывшего? Или ее собственным отцом? Тебе как больше нравится? Первое — странно. Второе уничтожит то, что еще осталось. Хватит того, что уже случилось.

— А ты? — хмуро спросил Дмитрий Иванович.

— А я уеду. Навсегда.

— Но если Полина не узнает правду… Что она будет думать? Что ты ей скажешь?

— А я ничего ей не скажу. Я просто исчезну. Лучше пусть она считает, что я мудак, который ее бросил, чем знает, что трахалась с собственным братом.

Мирошниченко перевел озабоченный взгляд с сына на Татьяну. Та только молча тянула носом воздух, и ей его как будто не хватало. Каждое слово Ивана било по ней слишком больно, чтобы искать выход самой. Однажды она уже нашла. И теперь не знала, как жить дальше.

А Мирош, не имея ни жалости, ни надежды, продолжал говорить:

— Мы больше не увидимся. Никто ничего ей не скажет. Она будет думать, что я ее… что я ее просто использовал, обманул, но остальное она узнать не должна. Татьяна Витальевна, слышите? Не говорите ей. Она будет уверена, что стала мне не нужна. На этом для нее все закончится. А для вас — это выход с наименьшими потерями.

Ее руки, сцепленные сейчас замком на коленях, чуть заметно подрагивали. На каждое его слово отзывались дрожью. Так же звучал и ее голос, когда она отвечала, — будто бы его треплет ветер.

— Если ты это сделаешь для нас, я буду тебе очень благодарна.

Плевать. Это не для них. Это для нее.

Для нее, а не для них!

— Папа!

— Хорошо, Иван, — отозвался Дмитрий Иванович, неожиданно понимая, что теряет сейчас одновременно двоих детей — Полину, которую не знал и никогда не узнает, и Ивана, которого, оказывается, знал гораздо хуже, чем думал до этого дня. — Я обещаю тебе.

Мирош кивнул. Прикрыл на мгновение глаза и, чувствуя усталость тысячи прожитых жизней, держась из последних сил, чтобы не лишиться самообладания, продолжил:

— Когда она позвонит, старайтесь вести себя, как ни в чем не бывало. Я перестану выходить на связь. Не буду отвечать на ее сообщения, сменю номер. Не выпускайте ее ко мне. Запретите, заприте. Если она ко мне сорвется, я не… я не знаю, что я сделаю. Я не… смогу.

— Ваня!.. — задохнулась Татьяна Витальевна.