На берегу незамерзающего Понта

И какую ж пургу он метелил под тем чертовым Дюком! Шоу не удалось.

Включился инстинкт охотника.

Этот самый инстинкт и вел его туда, где можно было ее найти. Пока не понимал, для чего. То ли Гапона выгнать взашей, а за его инструмент усадить ее. То ли наметил себе новую высоту — с фамилией Зорина. И в то же время понимал ясно: «моя» — это не фигура речи. Он так ее чувствовал.

Впереди вдоль дороги в глаза бросился собор Святого Павла. И саму дорогу перечеркивали трамвайные пути.

— Приехали, Лорка, — сообщил Мирош, сворачивая к парковке перед академией. Лорка завозился сзади и шумно засопел носом. Часы показывали чуть больше десяти утра. И вариантов, представлявшихся Ивану Мирошниченко оптимальными в данном конкретном случае, было два. Сидеть здесь и ждать, когда Зорина появится — появится же когда-нибудь, раз тут учится. Или зайти внутрь, осмотреться и, вероятно, наведаться в деканат, например. Первый вариант, возможно, был более жизнеспособен ввиду того, что не вызывал опасений быть посланным, по крайней мере, деканатом. Но жажда деятельности делала просиживание в машине малопривлекательной перспективой.

Решение подсказал Лорка, засуетившийся между сиденьями, переступая с лапы на лапу. Псу не терпелось размяться.

— Одно не исключает другого, — хмыкнул Иван, вышел на улицу, наклонился, заглянув в салон, и сказал: — Сидеть смирно и ждать. Скоро буду.

Прозвучало почти издевательски. Собачьи глаза сделались несчастными и смиренными.

Мирош попал в перемену. «Козы консерваторские», равно как и «козлики», сновали по зданию, переговариваясь между собой и создавая развеселое академическое многоголосье. От обычных студентов эти отличались тем, что некоторые из них были с музыкальными инструментами. Благоговения не внушало. Но весело почему-то стало.

Здесь же, в просторном холле, где все вокруг бежевое и золотое, будто бы с порога строго и навязчиво вдалбливали в голову: нехрен понапрасну шариться в храме искусства — на стенах, красовались портреты выпускников академии, достигших больших результатов в мире музыки, и легендарных преподавателей, достигших результатов еще бо́льших. Мирош побродил под ними, оправленными во внушительные рамы, среди колонн и высоких сводов, вчитываясь и припоминая, знает ли хоть кого-нибудь. И втихомолку ржал: с умными ему не по пути, а к красивым не допустят.

Поймал какую-то девчонку и с уверенным видом спросил:

— А у пианистов деканат где?

Та на мгновение застопорилась, разглядывая его, а потом деловито и почти снисходительно сообщила:

— Фортепианно-теоретический на втором.

Мирош кивнул, направился к лестнице, на ходу проворчав себе под нос: «Фортепианно-теоретический. Охренеть». А потом завис, немного не доходя до нее. Здесь располагался здоровенный стенд с объявлениями, среди которых в глаза бросалась светло-салатовая афишка. В этой самой точке, исходной для сотворения вселенной и ее галактик, Мирош замер всего на минуту, чтобы за спиной услышать знакомый голос.

— Аристарх совсем рехнулся. У меня и так ничего не получается, еще и он… как удав.

Иван вздрогнул, но остался стоять, как стоял. В общем гомоне голосов вычленив ее — жалобный. Соблазн повернуться и обнаружить себя, просто поздоровавшись. Еще больший соблазн подслушать, прикоснуться к тому, что внутри.

— Аристарх по жизни удав. Только других он живьем заглатывает, а тебя всего-то гипнотизирует, — прозвучало в ответ. Розововолосая.

— А он и заглотнёт. Когда я ему концерт провалю.

— В прошлый раз ты ныла, что не допустит. Допустил же!

— Я не ною! — слабо возмутилась Полина. — Это правда.

— А Пламадил не допущена. Но это я так, к слову.

— Может, и к лучшему. Чем потом перед зрителями…

«Зорина, ты дура?!» — мелькнуло в Мирошевой голове. Перед глазами отчаянно мельтешил светло-салатовый фон. На буквах он сосредоточен не был. Буквы прыгали. «Концерт класса приват-профессора кафедры…»

— Зорина, ты дура?! — повторила вслед его мыслям розововолосая.

— Можно подумать, ты умная!

— Да он тебя специально гоняет, мелкая. Потому что любит. Кого не любит — просто недопуск и пошел вон.

— А получив диплом, отправлюсь прямиком в дурку, — вздохнула Полина.

— Не отправишься. От Фастовского либо на большую сцену, либо за швабру и тряпкой по полу елозить. Не твой случай.

— И какой же мой?

— Первый, бестолочь! — это доносилось уже с лестницы. Мирош медленно выдыхал. Он нашел ее. Его глаза нашли ее на афише.

«17 апреля, среда. Концерт класса приват-профессора кафедры общего и специализированного фортепиано Фастовского Аристарха Вениаминовича. Золотой зал Одесского литературного музея. Начало в 17:00. Вход свободный.

Исполнители:

Немчук Владислав (4 курс)

Кольцова Александра (2 курс)

Гнилорыбова Вероника (3 курс)

Царенко Тарас (3 курс)

Зорина Полина (3 курс)…»

Зорина Полина — третий курс. И чудовище приват-профессор Фастовский.

Голоса поглотил гомон студентов. Перемена заканчивалась. А Мирош стоял и перечитывал афишу. Приват-профессор. Конферансье. Сочинения классических и современных композиторов. Зорина.

Зо-ри-на.