На берегу незамерзающего Понта

Слишком много… слишком много Снежной королевы. В каждой молекуле пространства и в каждой строчке из десятков, так никогда и не ставших песней. Но теперь у нее было имя. Зо-ри-на.

Именно ее, именно ее, рассветную, он встречал на ступеньках Потемкинской лестницы, глядя, как розовый кварц окрашивает и небо, и море. Музыка смолкла. Стихи ушли. Хаоса больше не было. Был новый день, следующий день, субботний день. И до понедельника слишком много времени, чтобы не решиться ее отыскать.

* * *

Весна началась с понедельника. Кто-то начинает с понедельника новую жизнь, а тут погода решила включить весну. Почему нет-то?

С утра с Лоркой носился по двору. И собаке раздолье, и Мирошу. И солнце, спросонок скользящее по окнам особняка, поигрывало с псом разбросанными вокруг золотыми проворными зайчиками. Начало рабочего дня. Восьми еще нет, спать бы.

— Весь уделается, — пробурчал, направляясь в гараж и наблюдая за хозяйскими забавами, шофер Володя, новенький — с декабря отца возил.

— Зверь должен гулять, — легко бросил Мирош в ответ. Впрочем, Лорка был воспитанной собакой. Особенно по земле не катался. Да и грязь, к тому же, подсыхала.

На завтрак Иван, естественно, опоздал. Влетел в столовую, где уже сидели оба родителя, изображавшие чинную трапезу. И бухнулся на ближайший к выходу стул, чтобы потом легче было слинять.

— Доброе утро, — проинформировал он отца с матерью о намерении питать себя.

Мила глаз от стола не подняла. После чудовищного происшествия в минувшую пятницу с Мирошем они еще не пересекались.

Отец, наоборот, отвлекся от методичного намазывания бутерброда паштетом.

— Все в порядке? — поинтересовался он через стол.

— В отличие от большинства людей на этой планете, у меня не бывает не в порядке, — придвигая к себе кофейник, подмигнул он отцу. — Положение обязывает.

— А похоже, что готовишь пути к отступлению.

— Запасной аэродром — это уже категория мудрости. Мне двадцать, я нифига не мудрый.

Дмитрий Иванович хмыкнул.

— Зато язык подвешен, — изрек он и откусил, наконец, бутерброд.

— Издержки жизни публичного человека.

Кофе был налит в чашку, источая аромат, за который можно продать душу. И Мирош с наслаждением втянул его запах. Из состояния легкой эйфории вывела Мила, все же высунув хмурую мордочку наружу из своей раковины.

— Учитывая, что количество публичных людей в этом доме зашкаливает, позволь полюбопытствовать, как проходит твоя жизнь вне сцены. Что учеба?

Нет, ей не было это интересно. Но наблюдать миролюбивую пикировку отца и сына — быть вне семьи. А это невыносимо. И чувства, испытываемые ею, легко читались на ее лице. Все еще красивом, несмотря ни на что. Зелень в глазах Мирош унаследовал от матери.

— Весело, — пожал Иван плечами. — Как еще может быть, учитывая, кто мои родители?

Мирошниченко-старший, в свою очередь хмуро наблюдая второй акт Мерлезонского балета, так же хмуро воспользовался правом дирижера и вмешался:

— Единственный клоун здесь — ты.

— Тоже благородная профессия, — Мирош хрустнул булкой, отламывая кусок. — Честная и… это… требующая квалификации. Кстати, у тебя в музыкальной академии знакомых нет?

— Ты собрался переводиться?

— Скажешь, плохая идея?

— Скажу. Идея — плохая.

— Я так и знал! А знакомые-то есть?

— Для чего тогда?

Мирош поднял глаза от стола и внимательно посмотрел на отца. После чего без обиняков ответил:

— Человека найти надо. Вероятнее всего, сам справлюсь, но если понадобится помощь…

— Тогда и подумаем, — отозвался отец, неторопливо продолжая завтрак. — Человек важный?

— Музыкант.

— Как видишь, Дима, — подала голос Мила, в очередной раз попытавшись вклиниться в разговор, — у него одна музыка на уме.

— А как называется то, что на уме у тебя? — не глядя на жену, бросил глава семейства.

Она медленно сглотнула, повернув к нему голову. Испуганно, даже чуть воровато. До тех пор, пока не поняла, что продолжать он не собирается. И только после этого негромко всхлипнула:

— А у тебя? Что? Или кто?

— За столько лет могла бы усвоить, что у меня разнообразные интересы.

Дмитрий Иванович резко поднял голову и встретился с ней взглядом — холодным и цепким.

— О, да! Интересы! — истерично выкрикнула Мила, не выдержав. — А я отработанный материал, шлак. Никому не нужна и ничего не стою.

Муж не сводил с нее взгляда. Лишь чуть вскинул брови и молчал. Она же засуетилась по столу, перебирая приборы, а потом быстро посмотрела на сына, в это время преспокойно отпивавшего из чашки свой кофе.

— Видишь, он провоцирует! Он нарочно это делает, Ваня!

Мирош только пожал плечами и пробормотал:

— Семейный завтрак — райское блаженство.

Мать его не слушала. Она металась, как раненая волчица мечется из последних сил. Опустошая и себя, и свои жертвы.

— Добить меня приехал, да? — шипела она теперь. — Макнуть лицом в грязь? Так это и твоя грязь тоже. Сколько твоей нынешней лет? Насколько меня моложе?

— Не нападай, Мила. Не трать силы.

— Да пошел ты! — полыхнула она последний раз и уронила лицо в ладони, драматично разрыдавшись.

Дмитрий Иванович взглянул на часы и, бросив на стол салфетку, поднялся.

— Подвезти или сам? — спросил он сына.