На берегу незамерзающего Понта

— Понятия не имею, — отвлеклась она от своего занятия и потащила Мироша к колонке. — Не такая уж ты и звезда, чтобы только тобой интересоваться.

Он почти покорно шел следом, на ходу усмехаясь. А потом устроился на ее прежнем месте, усадив к себе на колени. Опалил дыханием щечку и спросил:

— Тогда, может, попробуешь найти компанию поинтереснее на вечер?

— Это ты меня сейчас послал?

— Я, Настён, сейчас не склонен к самоанализу. Хочешь сидеть — сиди. Гапон, ну чего там, а?

— А если не только сидеть? — поинтересовалась девица, пока Гапон вываливался из кухни.

— Спальня занята, — сообщил он, протягивая Ивану «косяк». — Сильно надо — валите в ванную.

Мирош перехватил сигарету и ухмыльнулся. Свою изо рта вынул и швырнул в пепельницу рядом, на подоконнике. Снова закурил и откинул назад голову. Ждал, когда отпустит. Несколько секунд вот так — упершись взглядом в потолок с паутиной по углам.

— Гапон, а ты готикой не увлекался? — медленно проговорил он.

— А че в ней интересного?

— Атмосфера, — он опустил голову. — Нормальное шмалево.

— Насрать мне на все атмосферы, — Гапон уселся на пол рядом с колонкой. — Я сам себе атмосфера.

— Я вижу. Кто там в спальне? Надолго?

— Надолго. Гриба когда вставит, он кончить не может. Трахает дур часами.

— Твою мать, — поморщился Мирош. — И не надоедает же.

— А чего ему должно надоесть? — поинтересовалась Настя. — Двойной кайф.

— Х*й натрет.

— Залижут, — не осталась в долгу Настя.

— Фундаментальный подход. В ванную пойдешь? Или до гостишки?

Девица сползла с коленей Ивана, зацепившись за Гапона, пошатнулась, но удержала равновесие и пожала плечами.

— Ты ж не Гриб, нахрена нам гостишка.

— Как скажешь.

Вот именно сейчас ему было все равно. Плевать. Секса даже не особенно хотелось. Но вышибить из головы. Вышибить все, что было. Он снова затянулся, впуская в легкие дым, чтобы тот вытеснил накопившуюся горечь. Потом протянул косяк Насте.

— Пошли.

Она затянулась, и, проигнорировав протянутую за косяком руку Гапона, пошла в ванную.

— Палец в рот не клади, — усмехнулся Мирош, глянув на клавишника.

— Да пошел ты, — вяло отозвался Гапон. — Я по-любому — лучший!

— Не факт… сегодня пианистку видел?

Пианистка, мать ее… С такими пальцами… что она делает этими пальцами? Пробежалась бы по лицу, к губам, вниз по шее… Тонкие, расстегивающие пуговицы на его рубашке… только ради этого стоит носить рубашки.

Мирош сглотнул. Завелся.

— Не факт, Гапон, — медленно повторил он.

— Коза консервато́рская, — прилетело ему в ответ.

Точно… консерватория. От-вет.

Иван равнодушно пожал плечами и направился в ванную. Из светлого — в темное. По коридору. Среди расплывающихся цветных пятен от резкого контраста. Дернул на себя дверь, и по глазам снова резанул свет. А по ноздрям — пряный запах каннабиса.

Настька стояла голая. Высокая, худая, с острыми торчащими вперед сосками. То ли призывно, то ли ей было холодно. Волосы убрала наверх резинкой.

— Дай еще, — проговорил Иван.

Она затянулась сама и протянула ему — оставалось немного, на пару затяжек. Грохот музыки сбивал мысли, но мысли сейчас были ему не нужны. Он не за этим сюда пришел. Раз за разом — приходил не за этим. Впрочем, не так уж часты были эти приходы. Наркотой он не увлекался. Чистым себе нравился больше. Песни, написанные под кайфом, напоминали поток бреда. Так — он не мог. Но в то же время походы к Гапону — были и его побегами от себя. Все вокруг считают себя в праве сбегать. Почему он должен держаться?

Докурил. Потушил о раковину. Потянулся к душу, открыл воду, которая, ударяясь о поддон, добавляла звуков этой вселенной. Намочил руки и поднял глаза. Голос его теперь звучал охрипшим:

— Если бы не пришел, с кем бы из них пошла?

Она сделала шаг. В маленьком помещении ванной этого было достаточно, чтобы оказаться к нему вплотную.

— Может, ни с кем, может, со всеми, — выдохнула ему в ухо Настя и прикусила мочку, одновременно расстегивая ремень на джинсах.

— Дура, — пробормотал Мирош, наблюдая, как она касается его голой кожи на животе. До тех пор, пока в кармане не завибрировал телефон. Не услышал бы, если бы не вибрация. Потянулся. Вытащил. Фурса, мать его, кайфолом. «Пару мыслей нарисовалось», — мелькнуло в голове сквозь забивавшую все толщу звуков. Проще всего было сбросить. Но вместо этого Мирош поднес трубку к уху.

— Привет тебе, друг мой Фурса! — проорал он в микрофон. На том конце было тихо. Недолго. Достаточно, чтобы осмыслить.

— Понятно, — прозвучало в ответ. — Перезвонишь, как проспишься.

— А чё надо-то?

— Я думал, тебе надо. Гапону привет.

— Да я-то передам.

— Прекрасно.

Смолкло так же резко, как и ворвалось.

— Влад!

Мирош посмотрел на телефон. Сглотнул. Пограничье тем и страшно, что не знаешь, куда шагнуть. Не здесь, не там — нигде.

— Кай забыл и думать о Герде, — пробормотал он.

— Хреновая песня, — Настя подняла на него глаза и спросила с вызовом: — Ну! Так и будешь стоять?

Он улыбнулся — своими прищурившимися глазами. Быстро, мимолетно, на секунду — улыбкой, не тронувшей сердца. И весело сказал:

— Исключительно потому, что тебе не нравится, не буду. Валю.

— Придурок!

— Хуже.