На берегу незамерзающего Понта

— Лорка! Ко мне, Лорка!

Иван вздрогнул и обернулся. Среди деревьев мелькнула серебристая шерсть еще молодого не вымахавшего во всю потенциальную мощь пса, мчавшегося к хозяину. Отец приехал. Приехал и уже гонял Лорку по двору. Мирош улыбнулся и изменил траекторию, как и хаски, рванув к отцу. Тот стоял под одним из самых старых деревьев, в теплой куртке, накинув на голову капюшон, закрывавший уши от ветра. Пес уперся лапами ему в ноги, живо вилял хвостом, подпрыгивал и радостно тявкал.

— Придется опять лапы драить, — выпалил Мирош, приблизившись к ним.

Дмитрий Иванович резко поднял глаза и посмотрел на сына. Взгляд у него был пасмурный, льдисто-голубой, но пасмурный. И седоватые вихры падали на лицо находившим на солнце облаком.

— Где был? — спросил он вместо приветствия.

— Вечером посмотришь новости, на «Первом эфире» сюжет обещали монтировать с нами. У Соболевской язык без костей, поспешила обрадовать, — широко улыбнулся Мирош и потрепал Лорку по загривку. Тот в ответ запрыгал пуще прежнего. Отцу подарили его меньше года назад на день рождения. Мать была не в восторге и намекала, что раз ему подарили, пусть забирает его в квартиру, где собака не стеснит их семью. Или запирает в вольере с остальными. К тому же, большую собаку надо воспитывать, а никто этим заниматься не станет. Дмитрий Иванович и вовсе задумывался отдать его шоферской дочери. Мирош не позволил. Забрал щенка себе, чтобы тот, в конце концов, стал всеобщим любимцем — даже Милы.

Отец кивнул и снова коротко спросил:

— Как мать?

Мирош помедлил. Всего мгновение, совсем незаметное. Потом присел возле собаки и проговорил:

— Как обычно. Ты на выходные? Или просто заехал

Дмитрий Иванович ненадолго задумался, а когда ответил, голос прозвучал тоже пасмурно, под стать выражению его глаз.

— Сегодня останусь.

— Лорка рад? — спросил Мирош у пса. — Лорка ра-а-ад!

Хаски шустро забегал вокруг них обоих, покрываясь еще большей апрельской грязью. И отец, и сын наблюдали за ним. Стояли совсем рядом и, когда были вот так близко, окружающим становилось тесно. Дмитрий Иванович был немного ниже, но крепче в плечах и торсе, твердо стоял на ногах и неохотно принимал необходимость перемен. Мирош был резче и энергичнее. Злее, но и несравнимо мягче. Сходства не приходилось искать и в чертах лица. Крупная круглая светловолосая голова отца и вытянутая темно-русая — Мироша, тем не менее, были одинаково высоко подняты. И сейчас зеленый взгляд сына казался наполненным жизнью и светом, в то время как у отца он почти ничего не выражал.

— Только мне вечером к Фурсову надо, — проговорил Иван. — Но, если хочешь, отменю.

— Семейный вечер у камина? — устало спросил Мирошниченко-старший. — Не уверен.

В это самое время по дорожке к дому нетвердым шагом, чуть заплетающимся на высоких каблуках, шла Мила. Их не видела. Смотрела прямо перед собой. И весь ее облик, все, что она сейчас из себя представляла, говорило только о ее недавнем времяпровождении.

«Почему нет?» — замерло на губах Мироша. Он отвел взгляд от матери и проговорил:

— Зачем тогда было приезжать?

— Ну вот захотелось…

— Сейчас развод еще более невозможен, чем лет двадцать назад, да?

— Сейчас он уже не важен.

Мирош поднял глаза на отца. Где-то в висках полыхнуло. Неважен…

— Ты знаешь, что я ей угрожаю тем, что ты ее в больницу упрячешь?

Тот на него не смотрел, так и спросил в никуда:

— Помогает?

— А ты не видишь?

Мила споткнулась, зацепившись каблуком. И только в эту секунду заметила их. Стушевалась, почернела, сжалась в пепел тающей от огня папиросной бумаги. И ломанулась к дому.

— Вижу, — равнодушно отозвался отец.

— Сделай хоть что-нибудь.

— Я устал, Иван, делать то, что не приносит результата.

— Она моя мать. Если это хоть что-нибудь значит…

— Ты хочешь, чтобы я действительно отправил ее в больницу?

— Я не знаю, па… Или будь с ней, или… я не знаю, — Мирош опустил взгляд. Некоторое время в его голове упорно вертелось что-то простое, как апрельское небо, но и столь же сложное, замысловатое, россыпью облаков. Потом он вздохнул и брякнул: — У нее крышу рвет из-за тебя. Она так говорит, но… я все помню, я понимаю, что она ищет оправданий во внешнем. Но у нее правда крышу рвет, а ты дома не бываешь.

— Я тоже ищу оправдания во внешнем, — Дмитрий Иванович смотрел прямо на сына, открыто и честно. — Бессмысленно бороться за человека, который сознательно летит в пропасть. И ты не можешь меня упрекнуть, что я не пытался.

— Понимаю… — кивнул Мирош, в который раз за свою не очень длинную жизнь пытаясь уложить в себе это самое понимание: не каждый способен поступиться амбициями ради другого, гибнущего. Все думают в первую очередь о себе. — Вряд ли она рискнет ближайшие дни тебе на глаза показываться. Хоть отоспишься.

— И ты про сон не забывай, — невесело усмехнулся отец.

— На ужин тогда не жди. Лорку заведешь? Ему Вера Генриховна лапы помоет.

Отец не ответил и отошел от Ивана в другую сторону от дома, вглубь сада. За ним помчался и пес, продолжая размахивать серебристым хвостом. За хозяином.