На берегу незамерзающего Понта

Мать кивнула. Отвернулась к плите и принялась помешивать молоко, добавив в него ложку меда. Как золотистая сладкая масса смешивалась с белым, растворяясь в ней и навсегда исчезая, так и она исчезала в собственных страхах и растворялась в собственной любви к дочери. Так было всегда. Хмурилась, чтобы Поля не видела. И уголки ее губ подрагивали — то ли от желания улыбнуться, то ли от того, что хотелось расплакаться. Но слезы были бы не о плохом.

Наконец она поставила чашку перед Полиной и села за стол напротив нее. Чайник на столе с травяной заваркой и шиповником после ужина был еле теплый. Татьяне Витальевне на несколько глотков — в самый раз. Галка знала, что хозяйка легко может среди ночи проснуться и захотеть попить, а пила она чаще всего вот этот холодный чай. Недолго поколебавшись, чтобы занять руки, налила его себе. И только после этого проговорила:

— Знаешь, Плюшка, по логике вещей сейчас я должна бы прочитать тебе лекцию на тему того, что нельзя заводить новые отношения, пока не окончила старые.

— Я знаю… — хмуро отозвалась дочь. — Что нельзя — знаю.

— Ну вот и я понимаю, что ты знаешь. И будь Стас рядом, все бы уже разрешилось. Мы часто усложняем себе задачи, да?

— Наверное. Если бы я уехала с ним, все было бы по-другому.

— Было бы. Но знаешь, Плюшка… — Татьяна Витальевна на мгновение задумалась, глядя в одну точку — туда, где свет люстры отражался на темном оконном стекле. — Единственный раз в жизни, когда я поступила с любой точки зрения неправильно… непорядочно даже… он принес мне самое большое счастье. И я никогда не пожалею об этом. Тебя бы не было, если бы я тогда вспомнила, чему учат мамы и в книжках. А такого я бы не хотела. Так что, это хорошо, что я не вспомнила.

— А Лёлька скажет, что я — дура, — проговорила Полька.

— Лёлька твоя расскажет, — рассмеялась мать, но смех у нее вышел грустным и коротким. Потом она замолчала и перевела взгляд с окна на лицо дочери. — Но ведь одно не исключает другого. Можно быть умной и не счастливой. А можно быть счастливой дурой. Большой вопрос еще, что лучше. Пей молоко.

— А что лучше?

— А над этим вопросом не первый век бьются литераторы, психологи… да и все мировое сообщество. Одно точно скажу — на твоем месте я бы тоже предпочла Ваньку. Но я же счастливая дура. Без мужика, зато с самой лучшей на свете дочкой.

— Но ведь ты же его не знаешь, — Полина улыбнулась. И она сама его скорее не знала, чем наоборот.

— Если бы на знаниях основывались чувства, то любви не существовало бы как понятия, — пожала плечами Татьяна Витальевна. — А он нам качели вовремя смазал. И с ним не скучно.

— Думаешь, этого достаточно? — Полина в упор смотрела на мать, серьезно и настороженно.

— Тебе же достаточно, чтобы наперед знать, что именно ты скажешь Стасу? Или все-таки ты еще думаешь?

— Нет, — Полина отрицательно качнула головой в подтверждение. — Я не хочу его обманывать. Вернее, я уже обманула… Но… я знаю, что все неправильно. И я обидела его сильно…

Татьяна Витальевна кивнула и задумалась. Потянулась за сигаретами, те лежали на диванной спинке, их законное место. Медленно закурила. И глаза ее постепенно переходили от растерянности и грусти к привычной деловитости. Глядя на дочь, сейчас она знала точно, что только время расставляет все по местам. У каждого свои шишки.

— Вот что, Плюшка, — хмыкнула она, выпустив струйку дыма в сторону, — проблемы надо решать по мере их поступления. Стас ведь тоже взрослый мужчина, который оставил тебя на два месяца одну. И должен был понимать… Это не отменяет твоих мук совести, но не грузи себя тем, что ты не можешь изменить прямо сейчас. День-то хорошо провела?

— Ага-а, — Полька оперлась о стол и склонила на руки голову, мечтательно разглядывая потолок. — Он остался. Его все уехали, а он остался.

Мать удовлетворенно кивнула. Глотнула чаю. И улыбнулась:

— Мне бы очень сильно хотелось, чтобы завтрашний день у тебя тоже был хорошим. Позови Ваню на ужин. Пусть Галке будет кого откармливать.

— Хорошо, — Полина посмотрела на мать. — Спасибо…

— Не за что, мы и раньше его привечали. Ладно, — Татьяна Витальевна тряхнула головой, потушила и наполовину не выкуренную сигарету в пепельнице и снова глотнула своего чаю, — пойду еще почитаю перед сном. Ты тоже отдыхай. Доброй ночи.

— Спокойной ночи, — сказала ей вслед Полька, в несколько глотков выпила молоко и шустро ретировалась в свою комнату.

Но там, в ее безмолвии, отчего-то не находила себе места. Беспокойство, какое бывало у нее перед концертами, заставляло бродить по комнате, останавливаться у окна, садиться на диван, а потом снова толкало делать несколько шагов от стены к стене. Пока она, наконец, не оказалась перед фортепиано.

Полина любила этот инструмент, его глуховатый, немолодой голос. И хотя за долгие годы учебы она играла на многих других, и ко многим относилась как к старым друзьям, хорошо зная, чего от них ждать, но все же пианино в доме мамы, ее первое, всегда было особенно дорого. Ей нравилось, как оно отзывается на ее пальцы, угадывая настроение, помогая каждой своей клавишей.