На берегу Тьмы

Неожиданно для себя Катерина расплакалась. Поняла: посылают на Ржев. Что-то внутри нее обломилось, как старая ветка под тяжестью яблок. Еще с начала года ждали, что немцев погонят из Ржева, но летели дни, недели, месяцы, а этого не происходило. В августе бои возобновились: как и в январе, мальчишек призывали, а уже через месяц в село начали прилетать похоронки. Из-под Ржева доносилось, как рвутся снаряды, бухает артиллерия, неспособная заглушить голосящих от горя баб во дворах. Выходя на улицу, Катерина думала о том, что каждый взрыв, который она слышит, может стать последним для ее Саши.

Прочитав записку, никому ничего не сказав, она натянула сапоги и выбежала на улицу. Дождь хлестал, и Катерина запоздало спохватилась, что забыла платок. Первым делом рванула на большак, но машин в сторону Старицы не шло: дорогу, и так изуродованную колеей от танков и воронками от снарядов, развезло.

Побежала через лес напрямки: нужно во что бы то ни стало увидеться с Сашей до того, как он уедет. Она ничего не чувствовала и ни о чем не думала – ноги сами несли ее в Старицу.

Катерина скоро выдохлась, устала и пошла шагом. Она уже вымокла до нитки, но останавливаться, отдыхать и сушиться времени не оставалось – предстояло преодолеть еще пятнадцать километров раскисшей лесной дороги. Катерина торопилась и повторяла про себя: только бы попрощаться, благословить Сашу. Она готова все отдать, лишь бы еще раз увидеть любимого сына. Какое-то странное чувство раздирало ее, заставляло торопиться, идти быстрее, бежать к Саше.

Войдя в Старицу, Катерина спросила часового, где госпиталь, но Саши там не оказалось – уже отбыл на станцию. А это еще несколько километров пути. От бессилия она присела, стянула сапоги – ноги оказалось стертыми до крови. Катерина от отчаяния, обняв себя за плечи, раскачивалась из стороны в сторону. Вспомнила: солдат в госпитале сказал, что грузить вагоны начнут только ночью. Утром и днем над Старицей летает вражеская авиация. С трудом поднявшись, Катерина заковыляла в сторону станции.

Когда она, спотыкаясь, подошла к вокзалу, уже стемнело. На путях стояли вагоны, из которых выглядывали совсем молодые солдаты. Некоторые курили на платформе, оживленно перешучиваясь. Откуда-то доносились веселые переливы гармоники. Катерина рванулась к вагонам.

– Нельзя, мать, – молоденький солдат перекрыл ей путь.

– Там мой сын…

– Не положено.

– Христом Богом прошу, пусти, напоследок увидеть хочу, чует мое сердце – убьют его там… – Она впервые вслух сказала то, что тяжким грузом лежало у нее на душе и ради чего она сюда бежала. Она знала, что никогда больше не увидит своего любимого Сашу.

Подошел офицер в шинели с зелеными петлицами:

– Что тут?

– Сын ее там…

– Кто?

– Военврач Сандалов. На Ржев… – умоляюще запричитала Катерина.

– Туда, – офицер показал рукой в сторону поезда, который стоял на втором пути. – Десять минут только, беги с ней, – приказал он солдату.

Катерина заглядывала в каждый вагон-теплушку и с надеждой спрашивала:

– Сандалов… Сандалов Александр?

Солдаты эхом передавали из вагона в вагон: «Сандалов! Сандалов!» Но Саша так и не показался. Тогда она из последних сил закричала:

– Саша! Саша!

Поезд медленно тронулся. Курившие на платформе на ходу заскакивали в вагоны. Катерина бежала изо всех сил, не замечая боли, но поезд все ускорялся. Уезжающие на передовую солдаты с сочувствием смотрели на нее.

– Сынок… – зарыдала Катерина вслед уходящему поезду и упала на землю. В висках застучало пророчество ведьмы Вовихи: «Ты все равно его потеряешь, потеряешь, потеряешь…»

Солдат, потянув ее за дрожащую руку, помог подняться. Опустошенная, она тихо повторяла:

– Слава Богу за все… Слава Богу за все…

Был уже разгар дня, когда Катерина вернулась. Ночь провела недалеко от станции, на крыльце какого-то дома, а утром продолжила путь. Ноги саднили – пока бежала, стерла до крови.

Еще в коридоре услышала, как в комнате истошно кричит младенец. Этот звук невозможно было ни с чем спутать: «Ла, ла, ла!» Катерина вбежала в комнату – на полу, в ящике старого комода, заходился красный от плача новорожденный мальчик, кое-как закутанный в тряпки.

Глаша, отвернувшись и закрыв уши подушкой, лежала на кровати, той, на которой Катерина убила Клауса. У ребенка перехватывало дыхание. Катерина подбежала, схватила и прижала его к себе, и он затих, почувствовав тепло. Катерина села на край кровати:

– Что ты, Глаша?

– Не хочу его видеть, мать.

– Это же дитя твое, что ты делаешь? Живой же – посмотри! – Катерина поднесла его ближе, так, чтобы Глаша увидела.

– Убери!

– Нельзя так, доченька. Покорми его, Христом Богом прошу!

– Пусть подохнет! – заорала Глаша.

– Что ты – грех! Как можно?

– Грех, грех! Всю жизнь ты это твердишь. Это грех, то грех. Сама безгрешная, что ли?

– Нет, Глаша, – тяжело вздохнула Катерина, – и мне за это перед Богом отвечать. Но это мои грехи, никуда мне от них не деться, но ты на душу лишнее не бери. Вот ребенок – пусть не хотела ты его, но так уж Богу угодно. Может, через него тебе спасение? Кто знает? Бери, доченька, а я помогу тебе, сколько сил мне Бог даст.