На берегу Тьмы

Глаша со вздохом повернулась, взяла на руки младенца и неумело дала ему грудь:

– Ты смотри – рыжий, – удивилась она. – Что же мне делать с тобой, рыжий?

Ребенок пососал грудь и затих.

– Вот что, Глаша. Один раз скажу тебе. Ты сама легла с тем немцем. Наказание это твое или спасение – никто не знает. Но уж сделала – так отвечай, воспитывай. Ребенок ни в чем не виноват. Господь премудр и знает, что нам во благо.

Глаша стала всхлипывать.

– Одной нести ношу тяжко, – продолжила Катерина. – Но я мать твоя, я помогу.

Глаша послушно закивала:

– Мамочка, что же я тебя не слушалась?

– Ну что ты, милая, – стала утешать Катерина. – Никто мамок своих не слушает. Ты поспи, отдохни пока. Видишь – притих.

На обед пришел Александр. Он уже знал о ребенке, потому что ночью сам бегал за повитухой.

Катерина поднесла младенца Александру:

– Ты смотри – внук твой!

Александр исподлобья, хлебая суп, с удивлением посмотрел на нее:

– Совсем с ума сошла? Это немецкий ублюдок! И нам его теперь кормить!

– Это сын дочери твоей любимой, Саша! О чем ты говоришь?

Александр отвернулся:

– Тьфу! Вылитый немец! Теперь на улицу от стыда не выйти.

Глаша вышла из комнаты:

– Ну и что? Я разве на весь район одна такая? Поговорят и стихнут – не велика беда.

Александр побелел от злости:

– В моем роду испокон веку такого позора не было! Выблядок!

– Ой ли, – огрызнулась Глаша.

– Никогда! А ты… ты… может, и правду говорят, что сама.

Глашка вскинулась:

– Сама! Конечно, сама! Не помнишь, как шоколад тебе носила, чтобы ты с голоду не сдох? Где тебе помнить? И Панька под немцем лежала, чтобы тебя и ее еще кормить, – она показала на Катерину.

Александр побелел и молча подошел к двери:

– Проклинаю, – тихо сказал он и стал подниматься к себе в комнату.

Когда за ним закрылась дверь, Глашка повалилась на пол и заскулила:

– Папочка мой родной, прости, прости!

Катерина хотела обнять дочь, но Глаша оттолкнула:

– Уйди, мать, все из-за тебя! Если бы не ты – не узнал бы никто.

От Саши писем не приходило. Предчувствие беды, которое погнало ее тогда в Старицу, не отпускало Катерину. Каждый день она ждала, что Саша напишет, успокоит ее. Не могла спать – мысли о сыне и о близких боях, где он может погибнуть, не давали успокоиться до рассвета.

В октябре в окно постучала почтальонша и, пряча глаза, вручила письмо. Оно было не от Саши:

«Ваш сын, военврач первого ранга, капитан Сандалов А. А. в бою за социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был ранен и умер от ран 18 сентября 1942 года, похоронен в братской могиле д. Дешевки. Настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о пенсии.

Врид. нач. госпиталя № 1145 Фонберг».

Катерина, прочитав похоронку, бросилась к образам, спрятанным в подвале. Перекрестившись, прошептала: «Слава Богу за все…» Ей было невыносимо тяжело сказать это. Распирал гнев, хотелось кричать: «За что? За что мне это? За что ты его забрал? В чем он виноват?», но вместо этого она раз за разом пересиливала себя и шептала: «Слава Богу за все… Слава Богу за все…»

Александр, войдя в дом и увидев плачущую Катерину, выхватил у нее из рук похоронку. Некоторое время он сидел молча. Потом затрясся от плача. Слезы душили его.

– Саша! Сынок! – кричал он. – Как? Как? Катя?

Катерина подошла к нему и обняла:

– Крепись, что же нам остается.

Александр в ответ прижался к ней и продолжал рыдать.

– Мой первенец, мой Саша. Как же жить, Катя?

Так они сидели и плакали, когда пришла Глаша с ребенком на руках.

– Кто?

– Саша, – прошептала Катерина.

На следующий же день Катерина отправилась на лесозаготовки, самые тяжелые работы. Все, что угодно, лишь бы не думать о Саше.

Лес вывозили на быках, которые внезапно падали на землю и лежали – ни в какую не хотели двигаться. Что только не делали: и умоляли, и плакали, и стегали, по-волчьи выли – все напрасно. Так и мучились, а норма – шесть кубометров на двоих. Шли проливные дожди. Обуви, одежды хорошей не было – приходилось все время ходить в мокром по колено в воде. Но Катерина не обращала внимания – шла туда, где тяжелее всего.

Вскоре дожди совершенно разбили дороги, и работы в лесу пришлось прекратить. Катерина вернулась домой. Александр с Глашей по-прежнему не разговаривали. Глаша совсем не справлялась с ребенком: чаще всего он, весь замызганный, лежал в ящике комода и почти не плакал, пока Глаша бегала на танцы: привык. У мальчика так и не было имени.

Катерина подумала: «Плачу о том, кого уже нет, кого уже не вернешь. А вот же тот, кому я нужна. Он же никому, кроме меня, не нужен». Она поняла, что этот брошенный сверток, который отучили плакать, стал ее судьбой.

Катерина достала ребенка из ящика и нежно прижала к себе. Он тут же слабо запищал и задвигал бескровными голубоватыми губами, ища молоко. Вид у него был болезненный и жалкий – младенец явно недоедал.

Катерина подоила корову, разбавила молоко и покормила мальчика. Затих. Она наносила и нагрела в печи воды, искупала и переодела его.